Степные волки

Вукол опустился около одной из сосен, обнял её корявый ствол рукою и завопил, вздрагивая плечами. Он обнимал старую сосну, прижимался к ней мокрым лицом и жаловался ей на жену.

— Ока-янная! Я с малых лет без ласки жил; встретил её, и сердце словно оттаяло и полетело на ласку, как на огонь птица! Окаянная!..

Вукол всхлипывал и утирал мокрое лицо о ствол дерева. Старая сосна безучастно стояла над ним и слушала его вопли. Вуколу хотелось, чтобы она ниже склонилась над ним и пожалела его. Но сосна не шевелилась и стояла посеребрённая инеем, как старая, седая старуха, уже безучастная к жизни.

Между тем в лесу совсем просветлело. Месяц стоял над лесом грустный и бледный и заливал его фосфорическим светом сверху донизу. На старой сосне можно было рассмотреть даже вырытые временем морщины. Кругом было тихо. Сосны и ели стояли, не шевелясь, точно оцепенелые, не то в благоговейном созерцании, не то в молитве; звезды разгорались ярче; в небесах разливалось и слабо трепетало зеленоватое сияние. А Вукол лежал на снегу, плакал под сосною и, обняв её корявый ствол, жаловался на жену.

— Окаянная; не буду я молиться за неё; ни за неё, ни за себя… Ока-янная…

Время перешло за полночь. В чаще вильнула пушистым хвостом хитрая лисица и, потягивая узенькой мордой морозный воздух, побежала на село испытать бдительность пёсьей породы. Косоглазые белячишки беспокойно прислушивались к человеческим воплям, поводили длинными ушами и тревожно раздували ноздри.

А Вукол по-прежнему лежал на снегу, обнимал сосну, плакал и ругался. Наконец ему стало холодно; силы покидали его. Вукол подумал, что он умираете и прошептал:

— Господи!

Он прошептал это неожиданно для самого себя, и потому что в его сердце ещё была злоба. И тогда Вуколу показалось, что серебристая тень прошла по лесу и стала над ним в изголовье, как столб лунного света. Вукол понял, однако, что это не лунный свет, а что-то другое. И ему захотелось встать и преклонить колена. Но он не мог сделать этого, потому что у него отнялись ноги. Он нашёл в себе силы только улыбнуться и прошептал:

— Холодно.

И тогда Вукол услышал:

— Отогрей сердце.

В то же время Вукол почувствовал, что чья-то благостная рука коснулась его сердца, и злоба вышла оттуда, как демон. И Вуколу стало тепло и хорошо. Благостная рука снова коснулась его головы и сердца, и Вукол заплакал тёплыми и радостными слезами, как ребёнок, потерявший мать и снова нашедший её.

Он понял, кто стоит над ним, но в его сердце не было ни страха, ни робости. Вукол всхлипнул и прошептал:

— А я не думал, что Ты придёшь ко мне…

И Вукол услышал:

— Разве ты не слышал, что Я иду ко всем, кто зовёт меня?

Вукол шевельнулся и заплакал ещё горше.

— Я боялся Тебя. Я любил мир, а Ты повёл бы меня в скиты и надел бы на моё тело власяницу.

Вукол хотел протянуть руки к серебряной ризе гостя, но у него отнялись руки. Он хотел говорить, но у него отнялся язык. И тогда он подумал: «Все равно, Ему говорит моё сердце».

Вукол чувствовал, что оно ещё бьётся груди. Он слабо шевельнулся и закрыл глаза. Ему было хорошо и тепло.

Лес стоял в благоговейном созерцании, залитый серебряным сиянием. Звездчатые блёстки его серебряного инея сверкали, как алмазы. Ветер не дышал. Нарядные птицы, зеленогрудые и красногрудые, молчаливо сидели на ветках, боясь пошевельнуться. Порою они глядели на Вукола, точно хотели сказать:

— Ведь мы же тебе говорили весною, что надо больше любить.

Вуколу послышалось, что медные звуки колокольного звона понеслись под самым небом, радостные и торжественные, как благостные духи. Они летели и кружились над лесом целыми станицами, как серебряные лебеди.

И Вукол услышал пение:

«Ныне отпущаеши раба твоего».

Он шевельнулся и подумал с счастливой улыбкой:

«Нынче Сретение, а я думал Рождество». Вукол вздохнул. Ему показалось, что благостные духи, как торжественные звуки, летавшие под небом, стали засыпать его от мира чем-то тёплым и благовонным.

Малиновка

Тучи, стоявшие на востоке, вспыхнули; по их малиновому фону прошли огненные жилки. Старый, угрюмый лес, высокой стеной окружавший небольшую поляну, стоял, не шевелясь, точно погруженный в глубокие думы. Над соломенной крышей лесной хатки перелетывали белые с коричневыми крапинами голуби, и их окрашенные горевшими тучами крылья казались сделанными из розоватого фарфора. Поднимался туман. Скоро должно было показаться солнце.

На крыльцо лесной хатки выбежала молоденькая смуглая девушка. На ней была синяя юбка и белый с розовыми крапинками лиф. Девушка резво сбежала с крыльца и направилась к хлеву; в ту же минуту окно хатки отворилось, и оттуда высунулась чёрная с сильной проседью голова.

— Малиновка! — услышала девушка голос и обернулась.

Её звал отец. У неё странное имя: Малина, и отец переделал его в Малиновку. Девушка подошла к окну; отец подал ей одностволку.

— Поставишь на корм корову, пройди к опушке, не дерут ли пастухи лыка, погляди. Да дачей в обход пройдёшь. Слышишь? — повторил отец деловито.

— Слышу.