Стерегущие золото грифы

– Отпусти. Есть же кроме меня у тебя сыны, не единственный я, – взмолился Темир. – Не то убегу и не вернусь. А отпустишь – через зиму возвращусь.

– Не единственный, – передразнил отец. – Раз трое наследников, так можно их и не беречь? Выдумал. Где ты найдешь-то их, своих бродяг?

– Найду. Один из охотников недавно их встречал. Сказывал, менять приходили войлоки на пушнину. Догоню еще.

– Ступай, несчастье. – Отец отмахнулся. – Жил бы как люди. Куда тянет тебя вечно? Сгинешь.

– Не сгину! – весело воскликнул Темир, бросившись наружу – седлать коня.

– Стой! Передай же их Зайсану, задолжал он дань мне за два года! – крикнул вдогонку отец и покачал головой. – Нет, такому наследнику народ нипочем не доверишь…

Девять зим минуло после возвращения с Укока. Теперь Темир мог скакать верхом без седла, без рук, удерживаясь одними только крепко сжатыми бедрами. У него был свой конь и, разумеется, все полагающееся мужчине оружие: прочный боевой лук, приличный запас стрел – простых деревянных и с костяными наконечниками. В петле, пришитой к поясу штанов, висел хорошо заточенный чекан[13], дорогое железо которого отливало голубым цветом, как и лезвие кинжала в деревянных ножнах. Темир уже не так верил в существование Адыгана – каан-кереде ли на руке привел мысли в порядок, или он просто повзрослел. Но Темир помнил давнюю обиду на грубого мальчишку, а ночами, в полудреме, видел, как скачет на своем коне Дочка Шаманки и ее черные волосы летят по ветру, укрывая землю непроглядной тьмой.

Темир нагнал племя на исходе второго дня пути. Вечер был душным, в воздухе стоял тяжелый запах густо цветущих трав. Меж деревьев уже подрагивали огни первых костров там, где, насколько помнил Темир, заканчивался лес и начиналась россыпь небольших рыбных озер. Слышались людской смех и фырканье утомившихся за день лошадей. Темир ударил коня пятками, предвкушая отдых и ужин.

В животе громко заурчало, но от чувства голода Темира отвлекло воспоминание о молодом кайчи укокского племени, которого он мечтал послушать. Часто вечерами, чтобы отогнать ночных духов, сказитель настраивал свой топшур[14] и затягивал долгую песнь до утра. И герои были величиной с гору, и кровожадны были враги. Скакуны быстры, как молния, а алмысы[15] хитры, как куницы. Гармонию и согласие во весь мир и в душу Темира приносило пение укокского кайчи. Темир диву давался, как эти невероятные люди запоминают такие долгие песни. Он решился спросить однажды, и кайчи, рассмеявшись, ответил, что с детства слушал их без конца от наставника, потому и запомнил. А забывает слово – духи подсказывают. И действительно, пока лился кай, Темир не раз видел, что душа певца блуждает где-то, что своими глазами видит он сейчас воспеваемые им битвы, а пальцы продолжают перебирать струны. Должно быть, теперь кайчи стал совсем взрослым.

Внезапно сквозь льющуюся в мыслях музыку Темир услышал хорошо знакомый тихий свист и почувствовал легкое дуновение на левой щеке. Стрела пролетела в ладони от его лица, вонзилась костяным когтем в растущее впереди дерево и подрагивала, исполняя совсем другую песню, нежели сказитель из детских воспоминаний.

– Следующая – в спину! – послышался сзади резкий голос. – Стой!

Темир и без того уже остановился и терпеливо ждал, пока стрелявший приблизится. Это оказался молодой темноволосый дозорный на вороном коне. Конь двигался бесшумно, только бряцала застежка раскрытого горита[16], висящего у седла. Воин не держался за поводья – в одной его руке был крепкий боевой лук, а другая натягивала тетиву с вложенной стрелой. Темир с удивлением отметил, что на обнаженном торсе нет ни одного рисунка. Неужели этот человек никогда не просил защиты у духов? Не обладал никаким талантом, не совершил ни одного деяния, которое стоило запечатлеть на коже? В таком случае его будто бы и не существовало вовсе. Или это… вражеский воин? Почему Темир не подумал сразу, что он не из пазырыкцев?

– Чего разглядываешь, как девицу на смотринах? – насмешливо бросил Воин, опуская лук. – Вижу теперь, что ты не чужак. От каана посланник? Едем, провожу тебя к Зайсану.

И он пустил коня рысью, на ходу убирая лук в горит и подхватывая поводья.

«Да это же он, – подумал Темир, – тот самый, который вечно ходил за Дочкой Шаманки».

– Не надо к Зайсану. Проводишь к Старой Шаманке?

– Зачем? – спросил Воин, не оборачиваясь.

– Мы давние друзья. Дело к ней личное.

– Уж не свататься ли к ее дочери едешь?

Опять эта злая насмешка. Темир уже не был ребенком и понимал: движет недружелюбным Воином не что иное, как любовь. Захотелось подразнить его, разозлить и, может, довести дело до драки.

– Почему бы и не посвататься, коль хороша собой? – ответил он.

– Красивых много у нас. На нее не трать времени. – И куда только пропал насмешливый высокомерный тон? – Не видел разве на ее челе печати другого, высшего предназначения? Ее ждет безбрачие. Замену себе старуха готовит.

– Безбрачие? Но у Шаманки-то есть дочь.

– Она ей не дочь, – отрезал Воин. – Все, надоело. Едем молча. И сперва к Зайсану, а там иди куда хочешь.