Стерегущий

На «Варяге» офицеры и матросы держались с таким же мужеством. Машинально взглянув на часы и вовсе не запомнив, который час, Руднев отметил, однако, что вот уже полчаса идет неравный бой, а люди ведут себя, несмотря на потери, как герои. Если все будет так дальше и «Варяг» не потеряет хода, пожалуй, удастся добраться до японских кораблей, не имеющих на себе брони, и пустить кое-кого из них ко дну, хотя бы и ценою собственной гибели. В голове его блеснул смелый замысел: притянуть к себе ближе японскую эскадру, хотя бы даже за счет учащения вражеских попаданий в «Варяг». Тогда в бой смогут вступить восьмидюймовые орудия «Корейца».

В эту минуту на боевую рубку торопливо поднялся старший офицер. Он доложил, что не менее пятой доли людей уже вышло из строя — убиты или ранены, — но что хуже всего: «Варяг» почти лишился возможности управляться, так как рулевые приводы порваны, румбовое полузатоплено…

— Эх, Всеволод Федорович, — продолжал он. — Сокровенная мысль у меня такая: повернуть бы нам обратно в Чемульпо, перегрузить там на «Варяга» всю артиллерию «Корейца», весь его экипаж, заштопаться, исправить по возможности рулевые приводы. Часам бы к четырем управились. Потом бы взорвали «Корейца», а сами — на прорыв. Ход у нас замечательный, ни один из японских крейсеров не нагонит. По дороге постреляли бы из восьмидюймовок «Корейца», смотришь и пустили бы ракам на съедение «Асаму» или «Наниву»… Что вы на это скажете?

— Скажу, что рассудили вы совершенно правильно, — ответил, подумав, Руднев.

Сейчас он с особенной силой ощущал в себе чувство глубочайшей ответственности за крейсер, за находившихся на крейсере людей. Среди грохота сражений в нем не умолкал голос воинской мудрости: истина в том, что твердость духа при неудачах необходима не меньше, чем смелость при успехах. Сознание этой истины он берег, как величайший дар своего разума, сохранившего для него опыт минувших поколений. Этот же разум подсказывал ему, что спасение «Варяга» и «Корейца» в огромной степени будет зависеть от него, Руднева, от его умения, находчивости, хладнокровия. Его воля к победе должна первенствовать над всем, его власть командира должна подчинить себе все, стать более, чем всегда, сосредоточенной, убежденной, охваченной единым порывом — победить.

Руднев принял окончательное решение. Он приказал поворачивать обратно в Чемульпо и, отдавая приказ, был глубоко убежден, что его решение единственно верное.

«Варяг», разворачиваясь машинами, стал поворачивать вправо, сделав об этом сигнал «Корейцу». Сильное течение около острова Иодольми несло крейсер прямо на огромную отмель, на которой отчетливо были видны неровные края камней. Совсем близко от острова пришлось дать задний ход обеими машинами.

Пока «Варяг», прекратив движение вперед, производил свои эволюции на одном месте, расстояние между ним и неприятелем значительно уменьшилось. Огонь всех вражеских крейсеров усилился, и попадания их участились. Напряжение боя еще более возросло, хотя пять минут назад казалось, что достигнут предел, за которым человек лишается способности дышать, думать, противодействовать давящей его неравной силе.

Наконец «Варяг» повернулся, получил возможность стрелять левым бортом, орудия которого были менее повреждены. Навстречу «Варягу» шел полным ходом «Кореец», приближаясь к японской эскадре. Он все еще не открывал огня из своих восьмидюймовок, и это нервировало Руднева. И вдруг с «Корейца» слетело темное облако дыма. У четвертого, шедшего в строю пеленга, японского крейсера поднялся огромный столб воды. Руднев смотрел на «Корейца», то и дело закрывавшегося черным дымом. Сердце его колотилось.

— Молодец Беляев! — услышал Руднев за собою голос старшего офицера. — Стреляют не бездымным, а обыкновенным порохом. Догадался, что клубы дыма скрывают его от японского прицела.

Выстрелы «Корейца» по четвертому японскому крейсеру давали то недолет, то перелет. Но один из снарядов упал на самый крейсер. С «Варяга» было видно, как там взметнулось пламя взрыва…

Громовое «ура» всего экипажа «Корейца», восторженно встретившего это удачное попадание, до Руднева, конечно, не долетело, но Беляев, увидев, как на японском корабле вспыхнул огромный пожар, сразу почувствовал себя счастливым. Наконец-то сократилось пространство, делавшее для него японцев недосягаемыми.

Тактика неприятеля, сосредоточившего весь свой огонь на «Варяге», казалась командиру «Корейца» оскорбительным пренебрежением и в какой-то мере унижала его корабль. С яростью подсчитывал он жестокие удары японцев по «Варягу», с гордостью отмечал геройское поведение русского крейсера, непрерывно стрелявшего, не подпускавшего к себе врага. Но в то же время Беляеву страстно хотелось, чтобы и орудия «Корейца» всей своей мощью ворвались в этот горячий бой, а между тем медлительность корабля вынуждала к молчанию, к бездействию. В течение первого получаса боя фарватер около «Варяга» кипел от разрывов вражеских снарядов, около же «Корейца» было совсем тихо, как в пруду. Теперь положение изменилось.