Стертая

Мы молча спускаемся на первый этаж и проходим по короткому коридору к еще одной двери. Здесь я раньше не бывала – по понятным причинам. Над дверью табличка с надписью «ОБРАБОТКА и ВЫПУСК». Того, кто прошел через эту дверь, здесь больше не увидят.

– Иди, – говорит она.

Колеблюсь, потом толкаю дверь. Оборачиваюсь – сказать «до свидания» или «пожалуйста, не бросайте меня», но она уже исчезает в кабине лифта, и мне остается только краешек белого халата и темных волос.

Сердце стучит слишком быстро. Я вдыхаю и выдыхаю и каждый раз, как нас учили, считаю до десяти, пока оно не начинает замедлять бег. Потом расправляю плечи и раскрываю дверь пошире. За порогом – длинная комната с дверью в дальнем конце, вдоль одной стены – пластиковые стулья. На стульях двое Зачищенных, перед каждой на полу такая же, как у меня, сумка на ремне. Я знаю обеих по занятиям, хотя и нахожусь здесь дольше. Как и я, они сменили голубые хлопчатобумажные комбинезоны, нашу обычную форму, на джинсы. Еще одна форма? Они улыбаются, рады, что уходят наконец из больницы в семьи.

И не важно, что раньше они не встречались.

Медсестра за столом у другой стены поднимает голову. Я стою на пороге, медлю и не даю двери закрыться. Она едва заметно хмурится и машет мне рукой, приглашая войти.

– Проходи. Ты Кайла? Прежде чем я тебя выпишу, нам нужно отметиться, – говорит она и широко улыбается.

Заставляю себя подойти к ее столу. Дверь с шорохом закрывается у меня за спиной. «Лево» вибрирует. Медсестра берет мою руку и сканирует прибор. Вибрация усиливается, уровень падает до 3.9. Она укоризненно качает головой, держит меня одной рукой, а другой втыкает шприц в плечо.

– Что это? – спрашиваю я, отстраняясь, хотя и знаю, в чем дело.

– Так, кое-что. Удержит уровень, пока ответственность за тебя возьмут другие. Садись и жди, когда назовут твое имя.

В животе все урчит и ворочается. Я сижу. Двое других смотрят на меня широко открытыми глазами. Чувствую, как по венам разливается «хэппи джус», как снижается напряжение. Показатели постепенно подтягиваются до 5, но мысли от этого не останавливаются.

Что, если я не понравлюсь родителям? Даже когда я стараюсь по-настоящему – а это, по правде говоря, далеко не всегда, – расположить к себе людей мне бывает трудно. Их раздражает, когда я говорю или делаю не то, чего они ожидают.

Что, если они не понравятся мне? Я ничего о них не знаю, кроме имен. У меня одна фотография – висела в рамке на стене в больничной комнате, а теперь лежит в сумке. Дэвид, Сандра и Эми Дэвис – папа, мама и старшая сестра. Они улыбаются в камеру и выглядят людьми довольно приятными, но кто знает, какие они на самом деле?

Но, в конце концов, все это не имеет значения, потому что, какими бы они ни были, я должна понравиться им.

Других вариантов нет.

Глава 2

Процедура обработки довольно проста: меня сканируют, фотографируют и взвешивают. Потом снимают отпечатки пальцев.

Выпуск – дело другое. Сопровождающая медсестра объясняет, что я должна поздороваться с папой и мамой, потом мы подпишем кое-какие документы, станем одной большой и счастливой семьей и будем жить долго и счастливо. Есть только одна проблема, и я, конечно, замечаю ее сразу: что, если они посмотрят на меня и откажутся подписывать бумаги? Что тогда?

– Стой прямо! И улыбайся, – шипит медсестра и толкает меня за порог.

Изображаю широкую улыбку, хотя и знаю, что толку от нее никакого: напуганная и несчастная, я не стану вдруг прекрасной и счастливой – скорее буду выглядеть слабоумной.

Останавливаюсь у двери. А вот и они. Я почти ожидаю увидеть их такими же, как на фотографии, в той же одежде, как кукол. Но нет, одеты они по-другому, и стоят в других позах, и детали бросаются в глаза и требуют внимания: всего слишком много, и все грозит отбросить меня в красную зону, хотя в моих венах еще держится «хэппи джус». В ушах звучит усталый голос учительницы, снова и снова, как будто она стоит рядом, повторяющей одни и те же слова: «Не все сразу, Кайла. По шажочку».

Я сосредотачиваюсь на их глазах и оставляю все остальное на потом. У папы они серые, непроницаемые, спокойные; у мамы – мягкие, светло-карие, в крапинку, нетерпеливые, как у доктора Лизандер, ничего не упускающие. И моя сестра… Глаза у нее широкие и темные, почти черные; смотрят на меня с любопытством. Кожа – словно шоколадный бархат, теплая и как будто светится. Когда, несколько недель назад, прислали фотографию, я спросила, почему Эми так не похожа на родителей, и получила резкий ответ, что, мол, раса не важна и обращать на это внимание или комментировать в нашей восхитительной Центральной Коалиции считается непристойным. Но как можно не видеть?

Втроем они сидят на стульях за столом напротив еще одного мужчины. Все смотрят на меня, но никто ничего не говорит. Моя улыбка все более и более ощущается как нечто неуместное, как зверек, который умер и остался на моем лице приклеенной, мертвой гримасой.

Потом папа соскакивает со стула.