Стертая

Встаю. Зверь рычит громче. Бросаюсь к воротам – только бы удержал. Уже у цели слышу за спиной погоню. Не оборачиваясь, пролетаю последние шаги, распахиваю ворота и тут же захлопываю их за собой. Слышу, как щелкает замок, как врезается в препятствие Зверь. Ворота вздрагивают, но выдерживают. У дома хохочет отец Феб.

– Не возвращайся! – кричит он.

И не подумаю. Видишь, что случается, когда пытаешься сделать что-то хорошее? Все, хватит. Отныне Феб для меня закрытая книга.

Мой «Лево» показывает 4.8. Как же так? Такая же картина наблюдалась и в больнице, там я тоже бежала в страхе. Оба раза уровень должен был провалиться. Я иду по дорожке, и меня трясет. Бежать нет сил. В какой-то момент приходится остановиться – ланч спешит покинуть желудок.

Чудесно. Мало того, что вся в грязи и голова раскалывается от боли.

И что там с головой? Трогаю пальцами затылок, моргаю от боли и вижу на пальцах кровь. Должно быть, ударилась сильнее, чем думала. А все из-за скалящегося чудовища с вонючей зубастой пастью.

Хочется прямо сейчас упасть на землю и не вставать.

Давай, шевелись.

До дома несколько миль. Ничего не поделаешь. Сзади торопливые шаги. Кто-то бежит за мной. В страхе оборачиваюсь. Может, хозяину не понравилось, что я не спешу, и он послал вслед Зверя?

Но нет, это женщина. Спешит, поднимает руку.

– Подожди. – Через несколько секунд она догоняет меня. Отдувается. – Ты хотела меня видеть? Я – мама Феб.

Я смотрю на нее – редкие, всклокоченные волосы перевязаны на макушке, вокруг глаз глубокие морщины тревоги и беспокойства. Моя решимость не иметь никаких дел с Феб и ее родственниками ослабевает.

– Знаешь о ней что-нибудь? Что с ней случилось? Пожалуйста, пожалуйста, скажи мне.

Она хватает меня за руку цепкими пальцами.

Я киваю и морщусь – больно.

– Поранилась? Дай-ка посмотрю. – Женщина вытаскивает носовой платок и осматривает мой затылок. – Ничего страшного, царапинка. Хотя можно и зашить. Извини за Зверя. Как Феб пропала, так он теперь на всех кидается. Любил ее очень.

– Этот дог – ее любимец?

– Да, да. Ходил за ней как привязанный, поджав хвост. Будто щенок-переросток. Может, Боб поэтому и злился – как-никак собака-то сторожевая. – При упоминании Боба в глазах ее мелькает страх. Как можно быть замужем за таким человеком? А если он – твой отец? Женщина нервно оглядывается, словно боится, что муж появится из-за поворота, и я поворачиваюсь и быстро иду по дорожке в противоположном направлении. Она не отпускает мою руку и идет за мной. Молчаливая мольба. И в голове у меня голос Эйдена: представь, каково это, не знать, что случилось, беспокоиться. Подумай сама.

– Я видела Феб в прошлые выходные, – говорю я наконец. – Случайно.

– Где она?

– В Лондоне, в больнице.

– Господи, что с ней? Она поранилась?

– Нет, с ней все хорошо.

– Не понимаю. Тогда почему она в больнице?

– Ее зачистили.

Женщина словно спотыкается, и я, позабыв об опасности погони, тоже останавливаюсь.

– Ох, Феб, – шепчет она. – Не видать мне тебя больше. – Ее глаза наполняются слезами.

– Мне очень жаль.

– Она довольна? Здорова?

– Да.

– Спасибо, что пришла… что рассказала.

Я продолжаю свой путь, мать Феб бредет домой. И ветерок доносит ее негромкие слова:

– Может, так оно и лучше.

Может быть.

– Да что с тобой случилось? – спрашивает Эми.

– Упала.

– Разувайся здесь и не тащи всю эту грязь по дому. Кстати, и пахнет от тебя не слишком хорошо.

– Спасибо.

Эми заталкивает Джазза в кухню, снимает с меня одежду в прихожей, загружает тряпки в стиральную машину, а меня отправляет в душ. Царапина на голове больше не кровоточит и легко маскируется волосами.

Мама, вернувшись домой, застает нас троих в кухне, где мы пьем чай и делаем домашнюю работу.

– Какие вы все прилежные. – Она вскидывает бровь, как будто знает намного больше, чем может показаться на первый взгляд.

Вечер. На кровати мурлычет Себастиан. Я пытаюсь уснуть. Голова еще болит, но боль уже не острая, пронзительная, а тупая, ритмичная.

Я рада – несмотря даже на стычку со Зверем, – что встретилась с матерью Феб. По крайней мере, она знает теперь, что случилось с ее дочерью. А еще я знаю, что они не станут штурмовать больницу и поднимать шум. Отцу наплевать, что случилось с его ребенком, а мать не посмеет ему возражать. Может, так оно и лучше, сказала она. В какую бы семью ни отправили Феб после больницы, там ей точно будет лучше, чем в родном доме. Не удивительно, что она ни с кем толком не ладила, кроме, разумеется, животных вроде того жуткого дога. В больнице у нее было такое счастливое лицо. Разве то, что с ней сделали там, не милосердие?

Может, и моя семья была не лучше.

Я закрываю глаза крепко-крепко, но голос все равно не затихает. Он говорит такое, чему я не верю, что не хочу слушать. Сейчас, когда темно и тихо, голос в моей голове звучит особенно громко.