Стервятник

– А ты, уж не посетуй, – личность вообще без социального статуса. Я имею в виду, в глазах тех кругов, где нам предстоит немного повращаться. Мелочевка вроде Виталика или Витька, если творчески подойти, – не более чем мизерные шестеренки, но они, что характерно, знают: место им отведено. Есть люди повыше, есть пониже, шестеренки вращаются, механизм работает… Ты же – удачливый лох со стороны. Плевать, что удачно провернул парочку крупных дел – весомость человека определяется в первую очередь тем, как он сможет ответить на обиду А за нами ведь – никого, согласись. Только наши руки и мозги. Двадцатый век – век организаций и систем. Трудновато посреди него одиночкам… Не обиделся? Я чистейшую правду говорю. Тяжеловато нынче Робин Гудам – Лукоморья больше нет, от дубов пропал и след… Одиночку всякий может обидеть.

Родион сердито закурил. Особой обиды он не ощущал – после подсчета хабара и бешеной любви тело и сознание оставались умиротворенно-покойными, но все же печально было думать, что прошли те времена, когда авторитет определялся числом лихих мушкетерских стычек или ограбленных на большой дороге купеческих обозов. Черт побери, и здесь – систем а…

– А впрочем, нас это не должно особо волновать, – сказала Соня убежденно. – Мы же не собираемся делать карьеру в Системе, а? Задача у нас попроще, как у стивенсоновских пиратов: сколотить разными неправдами состояньице, купить имение подальше от портовых городов и зажить благонамеренными сквайрами… Правая, Клайд?

– Пожалуй, – сказал он. – Так ты имеешь в виду, что нам к нему идти опасно?

– Такие негоции всегда опасны, – сказала Соня. – Я просто думаю, что существует определенная вероятность… Какой-то процент надо обязательно отводить на то, что он попытается тебя кинуть. Заплатить ниже низкого, половину металла объявить подделкой, а то и вульгарно грабануть. Особенно если правду говорят, что у него крыша чуточку съехала. Главное, он, как все ему подобные, прекрасно понимает, что в милицию мы не побежим.

– Подожди, а я могу от души дать ему в рыло, если он вдруг задергается?

– Конечно, – обнадежила Соня. – И еще как. Отмазки просить не побежит, не тот случай. Сам будет виноват. Его проблемы.

– Тогда дело упрощается…

– Ты у нас атаман, тебе и решать, – сказала Соня. – Я тебя не отговариваю и не подталкиваю, всего лишь пытаюсь прилежно растолковать правила уличного движения для Искаженного Мира. Можно поехать продавать, а можно и припрятать до лучших времен. Если продавать, то ушки держать на макушке, а руку – возле ствола. Вот и весь сказ. Долго он не колебался. Решительно сказал:

– Едем. То есть, сначала пойдем позвоним. Если золотишко и в самом деле грабленое…

– Жопой чую, прости за вульгарность.

– Тогда держать его в тайниках – чревато, это тебе не купюры без особых примет. Да и продать в Екатеринбурге будет трудновато – мы ж там рассчитываем с самого начала записаться в приличные люди…

…Таинственный скупщик добытых неправедным путем ценностей обитал, как оказалось, на тихой и короткой улочке имени полузабытого героя гражданской войны матроса Чуманова, славного в узком кругу краеведов главным образом тем, что именно он в двадцатом году по пьянке утопил в Шантаре единственный красный бронеавтомобиль буржуазной марки «Остин» – вместе с комиссаром полка латышом Янисом Пенисом. Суровый непьющий латыш захлебнулся, но так и не покинул находившийся в броневике железный ящик с протоколами партсобраний, а Чуманов выплыл – и погиб за дело рабочих и крестьян полугодом позже (заехал спьяну в расположение семеновцев, каковые его с удовольствием и повесили, чего бравый матрос, впрочем, так и не сумел осознать, ибо, согласно показаниям отпущенного казаками шофера, пребывал в бесчувственном виде до самого финала).

Улочка, собственно, состояла из десятка двухэтажных домиков довоенной постройки, крашенных в мутно-розовый цвет. Дома, правда, были вполне добротные – сложены из кирпича, упрятанного под толстой штукатуркой. Номера имелись только нечетные, а вместо четных раскинулся огромный и запущенный парк Космонавтов, куда добрые люди с наступлением сумерек носа не казали. В года студенческие Родиону не раз доводилось и выпивать там на скамеечке, и драться с курсантами, так что он смотрел на знакомые места чуть ностальгически. Но не было времени предаваться умиленным воспоминаниям, оба прошли улочку из конца в конец, что отняло минуты две (машину из осторожности оставили за поворотом, у швейной фабрики), поднялись на второй этаж.

Дверь оказалась не железная – но вышибить плечом ее было бы затруднительно, строители сталинских времен хлипкой прессованной фанерки не использовали. Соня решительно позвонила. Из-за двери чуть слышно доносилась музыка – точнее, сумбур вместо музыки, в стиле, кажется, «техно».