Стервятники

ХОРУНЖИЙ нагрянул с очередным визитом. Вот ведь - кровопивец махровый, а заявился с кульком мандаринов и советы лекарские сыплет: дескать, припадки со слепотой - это не только от нервов, но и от цинги, потому на фрукты надо налегать, больше спать, не рвать себе душу...

Но от визитов хорунжего Захар Иванович нервничал еще больше. Мунгалов вызывал какой-то непонятный липкий страх.

-         Слышь, хорунжий. Чего это тебя на такую заботу обо мне растащило? - не выдержал на этот раз Гордеев.

-          Здря, Захар Иваныч, в раздраженье впадашь, - прогудел Мунгалов и уселся на табуретку у койки, щербато щерясь. - Первейшее дело служилого чина уваженье начальству высказать.

-          Дава-ай, придурись! - озлился Гордеев. - Ты кому ваньку валяешь, хорунжий?! Аль в контрразведке так обучали?

-        Не-е, Захар Иваныч, там на другое обучали, - хрустнул пальцами, сжимая кулак в кулаке, Мунгалов. - Языки краснопузым развязывать. Идейные оне, мать ети, все енти коммуняки! - Хорунжий резко ударил кулаком в лопату ладони. - Пока до жопы не расколешь, в молчанку, гаденыши, норовят играть. Ничо-о, раскалывали.

Мунгалов засмеялся, сощурив раскосые глаза.

-        Раскалывали! - довольно повторил он и шумно вздохнул. - Но чо теперя поминать-то.

-         Поминать действительно нечего. Поминать нынче больше на поминках приходится. Вона и я чего-то задохся. Так что, хорунжий, какое я тебе нынче начальство, - горько усмехнулся Гордеев. - Лежу, хворый, бессильный. Командир без войска.

-         Войско, Захар Иваныч, завсегда набрать можно, большого ума тута не надобно. Ум на другое потребен, - глубокомысленно изрек Мунгалов, доставая кисет и закладывая за губу кусок табаку. Курить горькое зелье не курил, а жевать - привычка большинства забайкальских казачков.

-        И куда ж ты вознамерился мой ум употребить? - хмыкнул, катая оранжевый плод по одеялу на груди, Захар Иванович.

-        А вот скажи мне, господин начальник, - не отвечая на вопрос, встречь спросил хорунжий, - тебе чего надобно? За белую победу бороться с шашкой наголо иль более кружным путем?..

-        Кружным?.. Ты о чем это, хорунжий? Вот так крендель вылепил! И что же это значит - «кружным путем»?

-    А то и значит. Мы ж за шашку с винтовкой почему взялися?

-    Ну, давай, давай.

-    Так понимаю, штобы наладить себе жизнь.

-        Правильно понимаешь! - усмехнулся Гордеев. - За собственное счастье, за жен, за деток, за Россию-матушку.

-          Во-во. Тока Рассею-матушку пока трогать не будем, она, понятное дело, завсегда при нас.

Мунгалов, ехидно прищурившись, перекрестился и продолжил:

-        А женки и детки хорошо кушать хотят, сладко и спокойно спать. Дом, опять же, штобы в полном достатке, сам - чин-чином, в уважении и почете.

-        Да-а! - уже громко засмеялся Гордеев. - Картину ты, хорунжий, нарисовал пасторальную! Слезу вышибает! Твои слова да Богу в уши!..

Гордеев резко оборвал смех и помрачнел. Еще ни одной весточки не пришло из Читы от жены. Как она там? Как Петька? Сына из отряда отправил еще прошлым летом, когда принял решение уходить за кордон: пусть плечом матери будет, да и рано еще отпрыску в настоящую драку ввязываться. Он вынырнул из раздумий, физически ощущая тяжелый и пристальный взгляд Мунгалова.

-    Не слышишь ты меня, Захар Иваныч.

-           Извини, Михал Васильич. О домочадцах вспомнилось, - неожиданно виновато улыбнулся Гордеев и осторожно положил мандарин на столик.

-          Во-во. Самое время об них поразмышлять. А то трындим вкругорядь про Бога, царя и отечество. Не! Понятное дело - политика - язви ее в дышло! - куды от ентого деться. Но без целости собственной шкуры вся ента политика, Захар Иваныч.

-        Ишь ты! Никак в философы решил податься? - Гордеева что-то начинал тревожить визит заплечных дел мастера.

-         В науках и словесах мудреных мы, Захар Иваныч, отродясь не блистали, но соображение на жисть имеется.

Мунгалов засопел и вытащил из-за пазухи сверток, сжал в руке, испытующе посмотрел на Гордеева.

-         Туточки, значит-ца, Захар Иваныч, дело такое. Нащет ентих самых соображений на жисть я до тебя и пришел. Так-то вот.

Хорунжий тяжело вздохнул, перевел взгляд за окно, выпуклым, почерневшим ногтем сколупнул с нижней губы табачную крошку и снова ввинтился буравчиками глаз в Гордеева, силящегося сообразить, чего за бумаги Мунгалов в руках крутит, и чего вообще эта угрюмая образина затевает.

-        Голова твоя умная, Захар Иваныч, требуется. Я ето. Юлить не стану - давненько к тебе присматриваюсь.

-        Не припозднился ли в проверках благонадежности-то, хорунжий?! - озлился Гордеев, шумно сел в койке, привалясь к спинке и подтолкнув одним движением под поясницу тощую подушку.

-        Эва! Да погодь ты! Чо расфыркался, как бабкин самовар! Ты. ето. послухай. Тут одна история, Захар Иваныч. Еще та история. Занятная!

Мунгалов поднялся, отошел к рукомойнику в углу и тягуче сплюнул черный сгусток нажеванного табаку. Повернувшись к Гордееву, многозначительно постучал свертком по дверной притолоке.