Стервятница

Босния, более тридцати лет оккупированная Автро-Венгрией, стала для империи чем-то вроде общего места ссылки для преступников, о которых на родине предпочитали забыть. И возведенные тюрьмы наполнялись отбросами любых национальностей: венграми, чехами, евреями, цыганами, немцами и австрийцами. Последние не пользовались популярностью, в Боснии их ненавидели.

Чтобы проникнуться проблемами местного населения, вечно живущего в порабощении то Турции, то Австрии, нужно провести в Сараево некоторое время. Судя по легкому налету загара, Феликсу было не привыкать к местной жаре. Он чувствовал себя комфортно в этом кресле, в этом кабинете, в этом городе, в этой стране. Взгляд Фреда схватывал нити исходящей от незнакомца информации… И этот наскоро устроенный кабинет, располагающий к непринужденной беседе, где даже решетки на окнах скрыты плотными шторами, а буйная зелень в высоких горшках дарила прохладу, служил поводом к размышлениям.

— Кто вы, Феликс дю Шандер?

— Человек, увлеченный исследованиями человеческой природы.

— Поклонник Фрейда?

— Приятно беседовать с образованным человеком. На это я и надеялся, прочитав ваше досье. Сын профессора… Мечтал с вами познакомиться, поэтому безумно рад, что вы выздоровели. Обратный результат меня бы огорчил.

Лишенный привычной гимнастики для ума, Фред с трудом проникался непринужденным тоном беседы. Но черный юмор Феликса пришелся ему по душе, и Фред впервые за несколько месяцев вяло улыбнулся.

— Фрейд меня интересует, но на данный момент я хотел бы опробовать теорию Ломброзо.

Психиатр? Вряд ли, гадал Фред. Феликс имел беспрепятственный доступ в тюрьму, значит, обладал хорошими связями. Очень хорошими связями, раз мог позволить себе «опробовать теорию Ломброзо».

— Ломброзо? Забавно, но теперь я ее не разделяю. Я жил среди преступников полгода и у многих не замечал аномалий в строении черепа.

— Собственным опытом вы опровергаете его доводы? Преступник, в вашем понимании, не уподобляется животному?

— Именно так. Эти признаки: сплющенный нос, сросшиеся мочки ушей, выдающиеся челюсти, низкий лоб… здесь редкость.

— Хм… И облик преступника не отражает звериные черты?

— Возможно, вы и отыщите здесь подобный типаж, один на сотню.

Только тут Фред заметил на столе Феликса весь инструментарий для обмеривания. Дю Шандер поймал его взгляд:

— Вы разрешите?

— С удовольствием. Своим примером докажу вам, что Ломброзо ошибался.

— Посмотрим, — Феликс вышел из-за стола и стал ловко зажимать обруч краниографа вокруг головы Фреда, а, записав результаты, начал ощупывать неровности его черепа. — Я заинтересовался вами еще потому, что генеалогия вашей семьи носит все признаки деградации. Ваша сестра, Моника Каттнер, стала этой зимой сенсацией. О ее похождениях в Праге писали все газеты. Поэтому такая удача, что я нашел вас, ее родного брата.

Вначале разговора Фред ощущал себя, словно заново учился ходить, постепенно привыкая к первым шагам. Мысли постепенно набирали обороты, а сейчас с бешеной скоростью неслись и гудели в голове, как паровоз.

— Я ничего не слышал о ее судьбе, — рана в груди отозвалась глухой болью.

Феликс достал серебряный портсигар, раскрыл перед взором Фреда свою карманную коллекцию. Довольный вид Каттнера обманул его: не тонкий запах дорогого табака вызвал у Фреда мимолетное состояние блаженства — просто он, наконец-то, раскусил дю Шандера. Слишком явное стремление найти общий язык со всяким, даже с преступником, сквозило в его полных заинтересованности вопросах, в рукопожатии, устанавливающем дружеские взаимоотношения «на равных», в неуловимых комплиментах. А подчеркнутое карманным набором сигарет на любой вкус, выдавало и профессию их обладателя.

Фред лениво затянулся, позволяя себе короткую передышку перед новым потоком информации о Монике, требующей тщательного анализа. известный.

— У нее на счету три преступления. По крайней мере, только о трех известно полиции. Первое вам известно лучше, чем мне, вы были его участником. Второе она совершила на следующий день после вашего ареста. Я восхищен ее смелостью! Вся Вена поглощена ее поисками, а мадемуазель Моника продает за огромные деньги дом, который ей не принадлежит. А зимой в Праге ее обвиняют в убийстве. Вот так.

Фред был благодарен дю Шандеру. Казалось, вместе с мыслями в нем умерли и чувства. Ведь только мысли позволяли ему чувствовать, жить. И только теперь он понял, что Моника, избежав тюрьмы, вовсе не избежала кары, которая ждала всю их пятерку. Ей, на свободе, было труднее, чем ему в клетке.

— Просто она совсем одна… — объяснил Фред, словно не видел в происшедшем с сестрой ничего удивительного.