Стерженёк

— Что за глупость? Какой я вам академик? — Николай Сергеевич поморщился. — Выныриваете из кустов, как грабитель. Ведете себя дурак дураком. Теперь по-идиотски пытаетесь льстить. Сделали из новоиспеченного д-доктора академика.

— Ну да, ну да… — Лошаков извинительно приподнял руки. — Понятно, что это еще рано, это потом… Не буду начинать издалека, скажу сразу и напрямик.

И Лошаков торжественно отчеканил:

— Николай Сергеевич, я — из будущего!

Хромов почему-то совсем не изумился, он просто скрестил руки на груди и откинулся на борт беседки.

— Вот как? П-прекрасно. Значит, вы прилетели из будущего сюда, к нам, чтобы поглядеть на меня? Польщен.

— Да нет, что вы! — Лошаков хихикнул. — Совершенно случайно вышло, поверьте мне. Просто так получилось, небольшая поломка — стерженек ослаб. И мне чрезвычайно, фантастически повезло, что это оказался две тысячи пятнадцатый год!

На тропинке, ведущей среди зарослей сирени к беседке, показался парень лет двадцати, широкий в плечах, с большими крепкими кулаками. Он быстро приблизился, заглянул в беседку и, перекатив языком жвачку от одной щеке к другой, произнес басом:

— Привет, пап! Что-нибудь надо? — и уставился на Вадима Петровича Лошакова пристальным взглядом.

— П-познакомьтесь. Мой младший сын Виктор. Виктор, это господин Лошаков, ученый работник из Нижнего Новгорода.

Вадим Петрович приподнялся, опять склонил голову в поклоне и даже шаркнул ножкой. В ответ Хромов-младший лишь слегка повел накаченными плечами и вопросительно повернулся к отцу.

— Ты погуляй пока там где-нибудь.

Виктор повернулся и неспешно зашагал в глубину сада.

— Какой он у вас добрый молодец! — Лошаков пригладил свои длинные волосы, совсем одичавшие от кивков головы. — На вас совсем не похож. Т. е. я хотел сказать, что сложение у вас разное, а вот лица…

— К делу! — приказал Сергей Николаевич.

— Ну да, ну да, постараюсь короче. Я родился в две тысячи сто тридцать втором году в Павловске, окончил с отличием гимназию, отучился в Бауманке, устроился в институт нанотехнологий, а потом взял и изобрел машину времени.

— Вот так вот устроились в институт эм-эн-эсом — и изобрели?

— Представьте себе — да! — радостно вскричал Лошаков, хлопнув себя по коленям. — В две тысячи сто пятьдесят девятом, всего год назад. Ох, простите! По моему времени всего год назад, а по вашему это будет… О, черт! Никак не соображу от волнения. Ну да это не важно, как там от вашего времени.

— К-конечно, это не столь важно, — согласился Николай Сергеевич, подавляя в себе раздражение. — Изобрели вы машину времени и подумали: а не махнуть ли вам в две тысячи пятнадцатый год, в Подмосковье?

— Ну да нет же! — Лошаков фыркнул и опять хлопнул себя по коленям. — Я же вам уже сказал, что это просто стечение неблагополучных обстоятельств, сложившихся в конце концов столь благополучно для меня. Сначала я отправился всего на год назад. Я в пятьдесят восьмом году был на стажировке в Китае и пропустил свадьбу у друга. Вот и поглядел ее — издалека, чтобы меня не увидели знакомые. Я же в Китае.

— П-понятно. Интересно. И что же дальше?

— Затем я рискнул: поехал на Дон и отправился сразу на восемьсот лет в прошлое, в одна тысяча восьмидесятый год — побывать в Куликовскую битве.

— Н-надеюсь, сторонним наблюдателем?

— Ну да, а как же иначе? — Лошаков не уловил или не обратил внимание на прозвучавшую в вопросе Хромова иронию. — Вы даже представить себе не можете — это в миллион раз интереснее любого кино!

— Я п-понимаю.

— Да ничего вы не понимаете! Дмитрий Донской — я видел его!! — Лошаков весь подался вперед и глаза его широко раскрылись от восторга. — Видел, как вас сейчас, прямо перед собой. Потом мимо меня пронесся Боброк со своим запасным полком.

— Оставим исторические подробности.

— Хорошо, оставим. Все закончилось благополучно, я спокойно возвратился в свое время. Всё это ужасно понравилось мне, затянуло, заглотило. Главное, правильно подобрать костюм, чтобы не выделятся на фоне исторической эпохи… Я побывал на закладке Санкт-Петербурга, слышал голос Петра Первого. Я был на Сенатской площади, видел всю трагедию декабристов от начала до конца. А еще я видел вживую Пушкина, Чехова, Блока, Пастернака, Апунина!

— Апунина я тоже видел. Вживую. Ничего интересного.

— Да? А, ну да, ну да, вы же его современник. А для меня он — великий постсоветский классик, нобелевский лауреат. Свое детище, грандиозную эпопею «Самурайский излом» он начнет писать только в две тысячи восемнадцатом году. Величайшая по силе мысли и философии книга — судьба России от первых дней 20 века до самого конца Второй мировой войны.

— Вадим Петрович, я сейчас окликну Виктора и мы п-пойдем домой. Только без вас.