Стежки-дорожки. Литературные нравы недалекого прошлого

А уж подсчитать в плену скольких влияний оказался Александр Солженицын в своём «Красном колесе» – задача вообще, на мой взгляд, непосильная для нормального читателя. «Красное колесо», из-за которого я навыписывал массу журналов (даже «Наш современник», который тоже печатал один из «узлов»), я сперва добросовестно читал, потом стал читать постранично, пытаясь следить хотя бы за судьбой героя, потом стал пролистывать и, наконец, бросил, поняв, что «Колесо» неподъёмно. Думаю, что создавая эти «узлы», талантливый писатель переоценил собственные возможности: всё-таки лучшие и даже прекрасные его вещи написаны в малых формах: «Один день Иван Денисовича», «Матрёнин двор», «Случай на станции Кочетовка». Про публицистический «Архипелаг ГУЛАГ» я не говорю только потому, что веду сейчас речь о художественной литературе.

И именно потому, что веду речь о художественной литературе, могу объяснить, почему редко выступал в то перестроечное время с критическими статьями. Увы, мне казалось, что критика тогда и вовсе стала никому не нужна. Ибо то или иное произведение критики оценивали не столько с точки зрения его художественности, сколько с точки зрения его политологической значимости. Что поделать? Такая тогда была эпоха. Пережили мы в хрущёвскую оттепель период эстрадной поэзии, которая к настоящей поэзии, как выяснилось, имела малое отношение. Так и при агонии советского режима критика как бы переквалифицировалась в политологию. Понятно, что подмена произошла в ответ на вызов времени. Но понимая это, я участвовать в этом процессе не захотел.

Однако, я в который уже раз забежал вперёд. Работа над Пушкиным и защищённая кандидатская диссертация открыли для меня возможность преподавать в вузе. Мне предложили по совместительству раз в неделю вести с поэтом Юрием Кузнецовым семинар на высших литературных курсах Литинститута. Я согласился.

Но для совместительства формально требовалось согласие руководства газеты. Кривицкий был не против, но направил меня к Изюмову, сказав, что последнее слово за ним.

«У вас что, – спросил Изюмов, – остаётся после газеты много свободного времени?» «На работе в газете это вообще не отразится, – отвечал я. – Как у любого члена Союза писателей у меня есть творческий день. Его я и собираюсь использовать для преподавания».

Изюмов подписал нужные бумаги.

Тем более что к этому времени главным редактором газеты был назначен Юрий Воронов, мой некогда хороший знакомый, поэт, побывавший и главным редактором «Комсомолки», и корреспондентом «Правды» в Берлине, и даже завом отдела ЦК, и неизменно отовсюду присылавший мне свои книги. Сам я на них не откликался, но рецензии на эти сборники по заданию руководства организовывал. И Воронов, кажется, этим вполне довольствовался.

Правда, он был тяжело болен, постоянно находился в кремлёвской больнице, но в его номере был телефон, и он оказывался в курсе всего, что происходит в газете.

Да, Маковского к тому времени в газете уже не было.

В последние годы он с отрешённым видом сидел на летучках, перестал острить на редколлегии. Единственное, что в нём осталось, – это привычка грозно скомандовать: «Тихо!», если вдруг во время заседания редколлегии зазвонит правительственный телефон-вертушка, галопом промчаться к телефону, схватить трубку, почтительно слушать и сладко урчать в ответ.

Когда умер Брежнев, Чаковский как кандидат в члены ЦК присутствовал на пленуме, избравшем Андропова. Ритуал требовал, чтобы Александр Борисович выступил перед нами поделиться впечатлениями о новом партийном руководителе. И он поделился:

– Особенно меня поразило, – мурлыкал он, – что у Юрия Владимировича нет высшего образования. Оказывается, что он закончил только техникум. Но подумайте только, ведь этот человек – самородок, ведь он сто очков даст всем нам, учёным людям. Если бы вы слышали, как он говорил! И что он говорил! Поверьте мне, это действительно великий человек.

Через год в том же зале на той же трибуне он рассказывал о Черненко:

– Меня поразила биография Константина Устиновича. Ведь он ни одного дня не проработал вне партийного аппарата! Представляете, какие захватывающие перспективы открываются перед нашей партией, во главе которой встаёт человек, знающий, чем занят любой её работник – от низового до члена политбюро.

Ещё через год – о Горбачёве:

– Ну что я вам могу сказать о Михаиле Сергеевиче? Два высших образования. Интеллигент. Его даже Маргарэт Тэтчер оценила. И при этом, какое знание жизни! Какое понимание нужд простого советского человека! И что ещё невероятно важно – он молод! Верю, что много хорошего для всех нас сделает Михаил Сергеевич на этом ответственном посту.

На съезде, который провёл Горбачёв, Чаковского перевели из кандидатов в члены ЦК. Но оказалось, что это ровным счётом ничего не значит.

Через какое-то время нас вызвали в зал, где в президиуме уже сидели новый член политбюро Вадим Медведев, зав отделом агитации и пропаганды ЦК Александр Капто, зам зава отдела культуры ЦК Владимир Егоров, мой знакомец Юрий Воронов и поникший Александр Борисович Чаковский.