Стяжание Духа Святого в путях Древней Руси. Оптина Пустынь и ее время

Скит представляет из себя просторный отрадный сад с приютившимися в нем там, поближе к ограде, деревянными, большей частью отштукатуренными белыми домиками келий.

Хорошо тут в скиту в хлопотливый летний полдень, когда тянутся к солнцу и шибче благоухают цветы, и заботливо вьется над ними торопливая пчела, а солнечное тепло льется, льется волнами на тихий скит.

Хорошо в лунную ночь, когда звезды с неба точно говорят неслышно со скитом, посылая ему весть о Боге. И скит безмолвно отвечает им воздыханием к небу, вечному обетованному жилищу.

Хорошо и в ясный зимний день, когда все блестит непорочным снегом, и на этом снегу так ярко вырезывается зелень невянущих хвойных дерев...

Вспоминаются дальние счастливые годы, летний вечер первой встречи со старцем Амвросием.

Вот бродит согбенный, опираясь на костыль, быстро подходит к нему народ. Короткие объяснения:

— Батюшка, хочу в Одессу ехать, там у меня родные, работа очень хорошо оплачивается.

— Не дорога тебе в Одессу. Туда не езди.

— Батюшка, да ведь я уже совсем собрался.

— Не езди в Одессу, а вот в Киев или в Харьков.

И все, кончено. Если человек послушается — жизнь его направлена.

Стоят какие-то дальние мужики.

— Кто вы такие? — спрашивает старец своим слабым ласковым голосом.

— К тебе, батюшка, с подарочком, — отвечают они, кланяясь. — Костромские мы, прослышали, что у тебя ножки болят, вот тебе мягкие лапотки сплели...

С каким радостным, восторженным чувством войдешь, бывало, в тесную келию, увешанную образами, портретами духовных лиц и лампадами, и видишь лежащего на твердой койке, покрытым белым тканьевым одеялом, отца Амвросия. Ласково кивнет головой, улыбнется, скажет какую-нибудь шутку, и что-то чудотворное творится в душе от одного его взгляда. Словно перед тобой какое-то живое могучее солнце, которое греет тебя, лучи которого забрались в глубь души, в тайные злые уголки твоего существа, и гонят оттуда все темное и грязное, и сугубят в тебе все хорошее и чистое. И часто в каком-нибудь как бы вскользь сказанном слове чувствуешь, как он глубоко постиг всю твою природу. И часто потом, через долгие годы, вспоминаешь предостерегающее мудрое слово старца. А как умел смотреть, как без слов умел заглядывать одним взглядом во все существо... Чудеса творил невидимо, неслышно. Посылал больных к какому-нибудь целебному колодцу или указывал отслужить какому-нибудь святому молебен, и выздоравливали... И вспоминается он, тихий, ясный, простой и радостный в своем неустанном страдании, как бы отлагающий лучи своей святости, чтобы не смущать нас, пришедших к нему со своими тяготами и грехами. Ведь он стоял в те дни уже на такой высоте, что являлся людям в видениях за сотни верст, зовя их к себе, что временами, когда он слушал богослужение, смотря на иконы, и к нему случайно подходили с каким-нибудь неотложным вопросом, бывали ослеплены тем благодатным светом, каким сияло его лицо.

И такой человек старался быть только ласковым, приветливым дедушкой, бесхитростно толкуя с тобой о твоих больших вопросах и маленьких делишках!...»

Так должен был воспринять и вновь пришедший юноша Николай святость и духовную красоту Амвросия. Как цельная и прямая натура, он отдался ему всем своим существом. Весь мир для него сосредоточился в отце Амвросии.

О первых шагах молодого послушника Николая мы можем сказать лишь очень немногое со слов монахини Нектарии, записями которой мы располагаем.

«Пришел Николай в скит с одним лишь Евангелием в руках, 20-летним юношей, отличался красотой; у него был прекрасный ярко-красный рот. Для смирения старец стал называть его “Губошлепом”. В скиту он прожил около 50 лет (с 1876 г. по 1923). Он нес различные послушания, в том числе на клиросе. У него был чудный голос, и когда однажды ему пришлось петь “Разбойника благоразумного”, он спел так прекрасно, что сам удивился — он ли это поет (это сам старец монахиням рассказывал). Хороших певчих из скита переводили в монастырь — вот он, спевши Разбойника, испугался и принялся фальшивить. Его сперва перевели с правого клироса на левый, потом и совсем сместили и дали другое послушание.

Был очень застенчив: когда его назначили заведовать цветами, и старец послал его вместе с монахинями плести венки на иконы, он очень краснел и не смотрел на них. Была у него маленькая слабость: любил сладенькое. Старец разрешил ему приходить в его келью и брать из шкафа нарочно положенные для него сладости. Однажды келейник спрятал в это условленное место обед старца. Старец потребовал свой обед, а в шкафу пусто! “Это Губошлеп съел мой обед”, — объяснил старец удивленному келейнику. Однажды молодому послушнику взгрустилось, что вот все монахи от родных получают посылки, а ему некому послать. Узнали об этом монахини, наварили варенья, накупили сластей и послали ему посылочку по почте. Николай чрезвычайно обрадовался, схватил повестку и бегал в восторге по келиям, всем показывал, что и ему есть посылка.