Стигал

Он опустил голову на грудь. Во всем, даже в его позе, грусть и умирание. И цвет его лица, впрочем, как и у всех здесь, землистый, безжизненный. Мы с Шовдой молчим, не знаем, что сказать, как утешить. Я попросил у Шовды блокнот и пишу ему: «Позвони ему… Телефон есть?».

– Есть, – рассерженно отвечает Маккхал. – Но звонить не буду. Тем более теперь, отсюда.

Тем не менее он достал свою старую записную книжку, раскрыл, долго, словно в никуда, потерянно смотрел в нее. От шума в коридоре он как бы очнулся, вышел. А я, кажется, понял. Пишу Шовде: «Видишь, он специально блокнот открытым оставил, чтобы мы позвонили. Подай».

– Дада, чужой блокнот?! – удивилась Шовда.

Я жестами приказал – она ни в какую. Как ни тяжело, пришлось самому вставать. Написано: «Сын» – и два номера обведены красным фломастером. Я понял – случись что с ним, чтобы знали куда сообщить. Пишу Шовде: «Позвони, поговори, сообщи все об отце и позови…».

– Чужому человеку? – удивилась Шовда.

«Надо помочь… Беда!», – настаиваю я. Она согласилась, но говорит:

– На моем телефоне денег нет, копейки. Тем более за границу.

Как раз зашел Маккхал, я ему показал блокнот и попросил его мобильный; ему пишу: «Мы хотим твоему сыну позвонить».

– Не надо! – воскликнул Маккхал, но телефон не отобрал и сам вновь вышел.

Первый номер не ответил. А на втором – женский голос. Оказывается, Шовда сносно говорит на английском. Она попросила доктора Ганса Мюллера и представилась, как потом сама сказала, помощницей отца доктора Мюллера, мол, это очень важный и срочный разговор. С сыном Маккхала она поздоровалась уже на чеченском и, не услышав реакции, перешла на русский. Я слышал только то, что говорила Шовда – о Маккхале. Потом она, с некоторым раздражением выслушав ответ, мгновенно покраснела и на повышенном тоне сказала:

– Я думаю, что чеченец-мужчина должен думать не о клиентах и собаке, а прежде всего о родном отце.

Он что-то ей ответил, и связь оборвалась. Шовда стояла растерянная, словно на нее вылили ушат воды:

– Вот дрянь! – постановила она. – Я ему сейчас пока-

жу – «чеченские девушки!».

Она с телефоном Маккхала ушла, вернулась нескоро, когда Маккхал уже тоже в палату пришел. Шовда пунцовая, взволнованная, даже испарина выступила на лбу. Она молча отдала телефон, села около меня.

– Ну что? – кивнул я.

– Ничего! – она очень сердита.

И вдруг зазвонил телефон Маккхала. Он глянул:

– Это сын… Алло, – он вышел из палаты.

Вернулся он нескоро. Улыбается:

– Шовда, а что ты ему сказала?

– Ничего особенного, – ушла она от ответа.

Когда в палате был армянин с женой, Шовда здесь же, на стуле, ночевала со мной все ночи. Теперь мне лучше – сам вставать могу, и Маккхала она стесняется, вечером уходит:

– Я буду на связи. Завтра с утра надо быть в консерватории. Только к вечеру приду. Что вам принести? – обратилась она к нам обоим.

– Возьми, пожалуйста, – Маккхал протянул ей несколько крупных купюр.

– У меня есть деньги, – Шовда спрятала руки за спиной.

– Возьми, – жестами приказал я.

– Бери, бери, – попросил Маккхал, – ты студентка.

Явно смущаясь, она деньги взяла и сказала:

– Завтра задержусь, к вечеру приду. У меня послезавтра защита дипломной – концерт.

«Занимайся своими делами, – написал я. – Мне уже лучше».

– Все нормально, – помахала рукой, – не болейте. Пока.

Следующий день был грустный. Утром Маккхал дал согласие на операцию. Я его поругал, но, в принципе, вариантов-то более не было. Он, как и я до своей операции, пребывал в отчаянии. Но вот к вечеру появилась Шовда, веселая; она за эту неделю с небольшим явно преобразилась – мы ведь вместе! У нее в руках два больших пакета. Она их положила на стол:

– Что я вам принесла!? – и тут засмеялась. – Со мной в лифте ехал такой чудак. Просто клоун.

В это время дверь палаты широко раскрывается, появляется странный тип:

– Папа! – громко выдал он, как-то странно, несколько театрально обнял Маккхала. – Как я давно тебя не видел! Что ты тут делаешь?.. О! Какая у тебя забавная шляпа. Лучше моей.

Маккхал в ответ что-то пробурчал, просто вытолкнул его в коридор, сам вышел. Шовда прыснула со смеху. Я и сам так давно не смеялся.

Большой нос и разрез глаз у молодого человека как у Маккхала. Но Маккхал коренастый, еще крепкий. А сын долговязый, худой. Длиннющие волосы, уже с проседью, завязаны сзади хвостиком. Какая-то цветная татуировка на руке, и даже в ухе что-то блестит. Мы с Шовдой смеялись несколько минут, пока они вновь не появились в палате. Маккхал насуплен. А его сын, явно смущаясь, подошел к нам:

– Папа меня вечно поучает, – он нервно потирает руки. – Оказывается, я должен был первым делом справится о вашем здоровье… Э, как ваше здоровье? – он склонился надо мной.

Я вынужден был привстать.

– Э-э! Дала маршал дойла, – очень неловко сказал он на чеченском. – О-о! – теперь он увидел мою рану, сморщился. – А это что за мясник с вами чудил?

Я развел руками, и тут только Маккхал заговорил:

– А вот его дочь тоже мясником этого доктора назвала.

– Да? – улыбнулся гость. Перевел взгляд на Шовду.