Стигал

Я обретался в детском доме, было нелегко, я по матери скучал, плакал, не верил, что она умерла, и не понимал, что это такое, а может, не хотел это понимать, в это верить. Я плакал, тосковал, хотя вокруг, наверное, все такие же сироты были – время-то послевоенное, сиротливое, голодное. Но я думал лишь о себе, все мать ждал, все в окно сквозь слезы выглядывал. И дождался. За мной явился дядя. Позже, чуть повзрослев, я узнал, что он мне никакой не дядя, даже не родственник и не односельчанин. В каком-то поезде наша воспитательница, узнав, что ее попутчик чеченец, обмолвилась обо мне, мол, поступил к ним в детдом мальчик, тоже чеченец. Так этот человек – по жизни и памяти моей он не только дядей, но и вместо отца мне был – сошел на ближайшей станции, вернулся обратно, нашел наш детдом, представился моим дядей и забрал меня в свою семью. Сам он был простой колхозник, большая семья, сами жили чуть ли не впроголодь, и я с ними – как все, как родной.

Из ссылки мы вернулись в Чечню лишь в 1960 году. После указа «об амнистии» 1957 года семья дяди Гехо еще три года не могла получить добро на выезд из Казахстана.

Мне шел шестнадцатый год, когда я впервые оказался в Чечне. Я уже знал, кто я, откуда, но в мое родовое высокогорное село жить никого не пускали. Меня хотели забрать мои близкие родственники, но я попросил оставить меня у дяди Гехо до окончания школы. После школы дядя Гехо сказал мне, что я согласно чеченским адатам должен жить в своем родном селе, в горах. Именно дядя Гехо получил от властей специальное разрешение и впервые повез меня в мое родное село.

Красота неописуемая! Величавые, гордые горы, вселенский простор, а воздух – упоительный. Красота такая, что дух возносится. Наш надел в неком тупике, в самом живописном месте, прямо у обрыва. В глубоком, бесконечном ущелье сверкает змейкой река. И в эту прозрачную, вечно холодную, говорливую речку течет и наш родовой маленький родничок, что испокон веков спокойно, тихо и как-то скромно, как сок земли, сочится из-под огромного валуна. Жить здесь, казалось бы, как в сказке! Однако я жить там тогда не мог. Во-первых, всем чеченцам в высокогорье жить запрещено. Во-вторых, негде. Наша многовековая родовая башня, дом и уникальное подземное помещение, выложенное камнем двести лет назад, – все не просто разрушено, но и эти камни с обрыва – в пропасть, … и теперь здесь все, даже дорога, бурьяном заросло. И наконец, в-третьих, у меня повестка в армию. Провожая меня, дядя Гехо, словно предчувствуя, сделал наказ-завещание: твой родовой надел – волшебное место, один завораживающий вид и родник чего стоят! Живи на родной земле, на своем наделе. Будет нелегко, в горах всегда нелегко, вечно пахать надо. Зато ты будешь счастлив и спокоен, и появится потомство, гордиться им будешь.

Разве это не достижение гармонии, которая есть Истина, Добро, Покой и Красота, то есть смысл земного существования? Однако жизнь прожить – не поле перейти. Да и молодость, и обстоятельства, и среда, и законы существования… Разве они позволят в гармонии и спокойствии жить. Так, я попал не просто в армию, а на Тихоокеанский флот, в морскую пехоту. Первые полгода – учебка, гоняли нас сутками. А после учебки – распределение. В каждом взводе должен быть один специальный стрелок – снайпер. Служба особая, несколько отстраненная и потому привилегированная. Я хотел было напроситься в снайперы, а комбат опередил, указав на меня:

– Этого в снайперы. Стреляет хорошо. Да и взгляд у него, как у всех кавказцев, – острый.

В этом мне повезло, а вот перед самым дембелем обострился Карибский кризис. Ушли мы в океан. Много стран я, правда, только с борта, повидал. А вот на Кубу – остров Свободы ступил, в Гаване был, даже в теплом море купался. Так что пришлось служить не три, а еще сверх того полгода, и когда мы после семимесячного плавания пришли во Владивосток, многие из экипажа попали в госпиталь, а я здоров – и прямо в часть, а там лишь одно письмо – дяди Гехо нет на свете. Более мне никто не писал…

И вот сколько лет прошло, и я заболел… До этого я ни разу в жизни не болел, не знал, что такое укол, а тут такое. Правда, уже не молод. А врачи всегда начинают: чем по жизни болели? Вредные привычки? Нет. Никогда не пил, не курил. А они докапываются, и если скажешь, что на подлодке был, так они сразу – радиация. Да ничего бы мне эта радиация не сделала, просто жизнь, условия жизни с некоторого момента как в термоядерном реакторе… Впрочем, зачем все это вспоминать, ворошить. Лучше думать о добре, о грядущем светлом, радостном будущем. Оно уже есть, все предпосылки есть, и я в ожидании этого счастья. Скоро я стану дедушкой…

22.12.2005 г., ночь