STIGMATA

воду другую, холодную, что из болот Мнемозины

медленно вспять протекает, поодаль найдешь ты без стражей,

молви тогда: «Я дитя земли и звездного неба!

Я из небесного рода, вы знаете это и сами!

Весь я иссохнул от голода; вы же, не медля, мне дайте

влаги холодной, что вспять из болот Мнемозины струится!»

Будет дано и тебе испить божественной влаги,

снова ты царственным станешь и к сонму героев причтешься!

ДВА ГОЛОСА

первый голос

Пора! Завершены все сроки,

мир опьянен и побежден...

Иду туда, где Крест высокий,

и где Безгласный пригвожден.

Там в ликованья исступленном

свершу свой танец у Креста

и обовью венком зеленым

чело терновое Христа.

Свободным тирса мановеньем

мне язвы заживить дано,

моим последним дерзновеньям —

в святой сосуд вмешать вино,

и смех зари, и сумрак хмурый

в единой светотени слить

и леопардовою шкурой

ребро пронзенное укрыть.

второй голос

Иди! Но станешь сам Иуда,

едва в пути промедлишь миг!

Иди! Но нет пути оттуда

тому, кто в тайну тайн проник!

Иди! Мой Крест высок и прям,

на нем Безгрешный и Закланный,

впервые сердце дрогнет там,

и там падешь ты бездыханный!

ПРЕДСУЩЕСТВОВАНИЕ

И все мне кажется, что здесь я был когда-то,

когда и как, увы, не знаю сам!..

Мне все знакомо здесь, и сладость аромата,

и травка у дверей, и звук, что где-то там

вздыхает горестно, и тихий луч заката,—

и все мне кажется, что здесь я был когда-то!..

И все мне кажется, что ты была моею,

когда и как, увы, не знаю сам!..

Одно движенье уст. и весь я пламенею,

лишь упадет вуаль, и вдруг моим очам

случится увидать блистающую шею...

И все мне кажется, что ты была моею!..

И все мне кажется, что это прежде было,

что времени полет вернет нам вновь и вновь

все, все, что Смерть рукой нещадною разбила,

надежду робкую, страданье и любовь,

чтоб радость день и ночь в одно сиянье слила,

и все мне кажется, что это прежде было!..

ПОГИБШАЯ

Взор, ослепленный тенью томных вежд,

изнемогая, я полузакрыла,

о, в спутницы я не зову Надежд:

пускай они крылаты, я бескрыла.

Я глубже вас, быть может, поняла

всех ваших слов и дел пустую сложность,

и в спутницы до гроба избрала

бескрылую, как я же, Безнадежность.

Я плакала у своего окна.

вы мимо шли, я опустила штору,

и бледный мир теней открылся взору,

и смерть во мне, со мною тишина!

Я сплю в бреду, я вижу наяву

увядшие в дни детства маргаритки,

я улыбаюсь на орудья пытки!..

Кто нас рассудит, вы иль я живу?

REQUIEM

«Dona ei requiem aeternam!»

Любишь ты? Нет, поздно, слишком поздно!

Кто нам тайны неба разгадает?..

Реквием торжественно и грозно

над тобой, как в Судный день, рыдает

Ты царица, а была рабыней,

предалась людей ничтожной власти,

не служила звездной ты святыне,

не была ты жрицей солнца страсти.

Ты была безропотно-покорной;

как свеча, зажженная напрасно,

расточилась жизнь твоя позорно;

пусть же станет смерть твоя прекрасна!

Тихо меркнет пламенная Роза,

и грозит железная перчатка,

и душе, что внемлет «Lacrimosa»,

снова верить страшно, плакать сладко!

Станут дух и тело непорочны,

и одежды снова станут строги,

высоки, торжественны и прочны

повлекут их траурные дроги.

Кони смерти не понурят морды,

не всколышут длинные попоны,

и раздавят черные аккорды

грешницы отверженные стоны.

Загремят, как дальний рев орудий,

над тобою медные удары,

но недвижим очерк мертвой груди,

на губах отравленных — curare.

В головах, гремя колоколами,

словно башня, в мрачности упорной

и с крестом простертыми крылами

Ангел смерти, твой любовник черный.

Ангел смерти, Ангел пресеченья

занесет свой меч немилосердный,

и замолкнут вещие реченья:

«Святый Боже, Крепкий и Бессмертный!»

Знаки книги звездной беспристрастны,

их огней не скроешь черной тучей,—

есть прощенье для души безгласной,

нет прощенья для звезды падучей.

Но в День Судный, страшный и единый,

ты восстанешь светом осиянна,

чище снега шеи лебединой,

внемля ликов ангельских «Осанна!..»

Твой палач, твой рыцарь не жалеет,

что прошла ты облачка бесследной,

он тебе в гробу напечатлеет

поцелуй свой первый и последний.

ВИДЕНИЕ

Сверкают белые одежды,

Вот Ангел предо мной,

и шепот строгий: «Нет надежды!

Она в стране иной!

Вот крест высокий, саван льняный

(рыданья заглуши!),

сосуд с водой благоуханной

для тела и души.

Пока твоя душа бродила

за гранью, путь сверша,

в твоих объятиях опочила,

стеня, ее душа.

Она звала, она молилась

и снова, и опять,

как трепетала, как томилась,

здесь не дано узнать.

Одна на ложе, умирая,

одна в стране теней,

и даже перед дверью Рая

не улыбнуться ей!..

И ты навек потупишь вежды

пред строгой тишиной!..

Да, нет надежды, нет надежды,—

она в стране иной!»

Замолк, но явственней виденья

и бездыханней грудь,

и перед нами восхожденья

протек единый путь.

И мы, как дети, со свечами,

восходим, я и ты,

и души добрыми очами

взирают с высоты!

ОБРЕЧЕННЫЙ

Еще меня твой взор ласкает,

и в снах еще с тобою я,

но колокол не умолкает,

неумолимый судия.

Еще я в мире мира житель,

но дух мой тайно обречен

и тайно в строгую обитель

невозвратимо заточен.

Звон колокольный внятней лиры,

и ярче солнца черный Крест,

и строгий голос «Dies Irae!»

возносит падший дух до звезд.

Мне черный долг священной схимы

готовит каменный приют,

и надо мною серафимы