Стихи

Все пойму на выдохе и вдохе
и пойду с другими заодно
мимо жизни, около эпохи —
ибо нам вмешаться не дано.

Не умру от голода и жажды,

что-нибудь и мне перепадет…
И с эпохой разминусь однажды:
я пройду —
или она пройдет.

«День и ночь», № 11–12 за 2005 г. ПОЭЗИЯ САМОАНАЛИЗ

Говорю не с горечью, не с болью…

Говорю не с горечью, не с болью,
но, презрев наивное вранье:
самой безответною любовью
любим мы отечество свое.

То ли у него нас слишком много…

И не стоит спрашивать так строго,
требовать,
грубить
и теребить?

Может быть, не брошен, не несчастен
каждый, кто к отечеству причастен
долгом и достоинством —
любить…

И пускай оно не отвечает,

нас не замечает,
не венчает…
Ну а мы в просторах долгих лет
понимаем и с плеча не рубим.

Просто любим.
Безответно любим.

Но сама любовь —

и есть ответ.

В юности мне ставили в вину…

В юности мне ставили в вину
что мои стихи — всегда печальные.
Про любовь — как будто про войну,
про ее несчастья изначальные.

И гудел цех мамин меховой,

мол, девчонке было все говорено:
и отец с войны пришел живой,
и своей копейкой трудовой
мать такую дошку ей спроворила!

Я хочу приблизить эту даль.
Странно, неуютно, непонятно:
отчего в стихах моих печаль,
а на юном солнце — что за пятна?

Вспоминаю: кончилась война,

но меня лишь смутно грело это.
Я была привычно голодна,
зла, плаксива, кое-как одета.

Нет в душе к тем ярким временам
громкой благодарности плакатной.
Да, отец вернулся. Но не к нам —
а к своей возлюбленной блокадной.

Нас он мимоходом навестил,

чемодан закинул тряпок, снеди…
И ушел. А мать слегла без сил
и в слезах шептала: «Дети, дети!..»

Ликовал народ: повержен враг!
А для нас был день совсем не сладок.
После всё слепилось кое-как.
Здравый смысл вернул в семью порядок.

Так и жили. Нагрешили? Что ж…

Выправили всё, что наломали.
Если замутила душу ложь,
то повинна в этом я сама ли?

А потом пошло: погром врачей,
смерть вождя, сомнения, загадки…
Всё больней, печальней, горячей
строки в ученической тетрадке.

Сравниваю строчки и грехи

времени послевоенной рубки.
Вчитываюсь в грустные стихи
девочки в каракулевой шубке.

Там так мало детства у детей
и так много горького в народе.
Оттого в стихах с младых ногтей
след печали, беспричинной вроде.

Оттого способность: быть собой

и не врать. И при любом раскладе
просто так, а не чего-то ради —
откликаться на любую боль.

От макушечки до пят…

От макушечки до пят
я пока еще живая.
Но желанья не кипят…
Жить без жажды, не желая,

жить без страсти, все терпя,

не ломая даром копья,
не страдая, не любя, —
будто примеряю гроб я?