Ты возвращаешься, сизый цвет ранних сумерек. Меловыескалы Сассекса в море отбрасывают запах сухой травы идлинную тень, как ненужную черную вещь. Рябоеморе на сушу выбрасывает шум прибояи остатки ультрамарина. Из сочетанья всплескалишней воды с лишней тьмой возникают, резковыделяя на фоне неба шпили церквей, обрывыскал, эти сизые, цвета пойманной рыбы,летние сумерки; и я прихожу в себя. В зарослях беззаботновскрикивает коноплянка. Чистая линия горизонтас облаком напоминает веревку с выстиранной рубашкой,и танкер перебирает мачтами, как упавшийна спину муравей. В сознании всплывает чей-тотелефонный номер — порванная ячейкаопустевшего невода. Бриз овевает щеку.Мертвая зыбь баюкает беспокойную щепку,и отражение полощется рядом с оцепеневшей лодкой.В середине длинной или в конце короткойжизни спускаешься к волнам не выкупаться, но радитемно-серой, безлюдной, бесчеловечной глади,схожей цветом с глазами, глядящими, не мигая,на нее, как две капли воды. Как молчанье на попугая.II. Северный КенсингтонШорох «Ирландского времени», гонимого ветром пожелезнодорожным путям к брошенному депо,шелест мертвой полыни, опередившей осень,серый язык воды подле кирпичных десен.Как я люблю эти звуки — звуки бесцельной, нодлящейся жизни, к которым уже давноничего не прибавить, кроме шуршащих галькойсобственных грузных шагов. И в небо запустишь гайкой.Только мышь понимает прелести пустыря —ржавого рельса, выдернутого штыря,проводов, не способных взять выше сиплого до-диеза,поражения времени перед лицом железа.Ничего не исправить, не использовать впредь.Можно только залить асфальтом или стеретьвзрывом с лица земли, свыкшегося с гримасойбетонного стадиона с орущей массой.И появится мышь. Медленно, не спеша,выйдет на середину поля, мелкая, как душапо отношению к плоти, и, приподняв своюобезумевшую мордочку, скажет «не узнаю».III. Сохо