Стихи (2)

Петух зарю высекает, звеня кресалом каленым, когда Соледад Монтойя спускается вниз по склонам. Желтая медь ее тела пахнет конем и туманом. Груди, темней наковален, стонут напевом чеканным. - Кого, Соледад, зовешь ты и что тебе ночью надо? - Зову я, кого зовется, не ты мне вернешь утрату. Искала я то, что ищут, себя и свою отраду. - О Соледад, моя мука! Ждет море коней строптивых, и кто удила закусит, погибнет в его обрывах. - Не вспоминай о море! Словно могила пустая, стынут масличные земли, черной тоской прорастая. - О Соледад, моя мука! Что за тоска в этом пенье! Плачешь ты соком лимона, терпким от губ и терпенья. - Что за тоска!.. Как шальная бегу и бьюсь я о стены. И плещут по полу косы, змеясь от кухни к постели. Тоска!.. Смолы я чернее и черной мглою одета. О юбки мои кружевные! О бедра мои - страстоцветы! - Омойся росой зарянок, малиновою водою, и бедное свое сердце смири, Соледад Монтойя!..

Взлетают певчие реки на крыльях неба и веток. Рожденный день коронован медовым тыквенным цветом. Тоска цыганского сердца, усни, сиротство изведав. Тоска заглохших истоков и позабытых рассветов...

перевод А.Гелескула

РОМАНС ОБ ИСПАНСКОЙ ЖАНДАРМЕРИИ

Их корни черным-черны, и черен их шаг печатный. На крыльях плащей чернильных блестят восковые пятна. Надежен свинцовый череп заплакать жандарм не может; въезжают, стянув ремнями сердца из лаковой кожи. Полуночны и горбаты, несут они за плечами песчаные смерчи страха, клейкую мглу молчанья. От них никуда не деться мчат, затая в глубинах тусклые зодиаки призрачных карабинов...

О звонкий цыганский город! Ты флагами весь увешан. Желтеет луна и тыква, играет настой черешн. И кто увидал однажды забудет тебя едва ли, город имбирных башен, мускуса и печали!

Ночи, колдующей ночи синие сумерки пали. В маленьких кузнях цыгане солнца и стрелы ковали. Плакал у каждой двери израненный конь буланый. В Хересе де ла Фронтера петух запевал стеклянный. А ветер, горячий и голый, крался, таясь у обочин, в сумрак, серебряный сумрак ночи, колдующей ночи

Иосиф и божья матерь к цыганам спешат в печали они свои кастаньеты на полпути потеряли Мария в бусах миндальных, как дочь алькальда, нарядна; плывет воскресное платье, блестя фольгой шоколадной. Иосиф машет цыганам, откинув плащ златотканный. А следом - Педро Домек и три восточных султана. На кровле грезящий месяц дремотным аистом замер. Взлетели огни и флаги над сонными флюгерами. В глубинах зеркал старинных рыдают плясуньи-тени. В Хересе де ла Фронтера полуночь, роса и пенье.

О звонкий цыганский город! Ты флагами весь украшен... Гаси зеленые окна все ближе черные стражи! Забыть ли тебя, мой город! В тоске о морской прохладе ты спишь, разметав по камню не знавшие гребня пряди...

Они въезжают попарно, а город поет и пляшет. Бессмертников мертвый шорох врывается в патронташи. Они въезжают попарно, спеша, как черные вести. И связками шпор звенящих мерещатся им созвездья. А город, чуждый тревогам, тасует двери предместий...

Верхами сорок жандармов въезжают в говор и песни. Часы застыли на башне под зорким оком жандармским. Столетний коньяк в бутылках прикинулся льдлм январским. Застигнутый криком флюгер забился, слетая с петель. Зарубленный свистом сабель, упал под копыта ветер. Снуют старухи цыганки в ущельях тени и света, свисают сонные пряди, мерцают медью монеты. А крылья плащей зловещих вдогонку летят тенями, и ножницы черных вихрей смыкаются за конями.

У вифлеемских ворот сгрудились люди и кони. Над мертвой простер Иосиф израненные ладони. А ночь полна карабинов, и воздух рвется струною. Детей Пречистая дева врачует звездной слюною. И снова скачут жандармы, кострами ночь засевая, и бьется в пламени сказка, прекрасная и нагая. У юной Росы Камборьо клинком отрублены груди, они на отчем пороге лежат на бронзовом блюде. Плясуньи, развеяв косы, бегут, как от волчьнй стаи, и розы пороховые взрываются, расцветая... Когда же пластами пашни легла черепица кровель, заря, застыв, осенила холодный каменный профиль...

О мой цыганский город! Прочь жандармерия скачет черным туннелем молчанья, а ты - пожаром охвачен. Забыть ли тебя, мой город! В глазах у меня отныне пусть ищут твой дальний отсвет. Игру луны и пустыни.

перевод А.Гелескула

Баллада морской воды

Море смеется у края лагуны! Пенные зубы, лазурные губы...

- Девушка с бронзовой грудью, что ты глядишь с тоскою?

- Торгую водой, сеньор мой, водой морскою.

- Юноша с темной кровью, что в ней шумит не смолкая?

- Это вода, сеньор мой, вода морская.

- Мать, отчего твои слезы льются соленой рекою?

- Плачу водой, сеньор мой, водой морскою.

- Сердце, скажи мне, сердце, откуда горечь такая?

- Слишком горька, сеньор мой, вода морская...

А море смеется у края лагуны, Пенные зубы, лазурные губы.

перевод А.Гелескула

РОМАНС ОБРЕЧЕННОГО

Как сиро все и устало! Два конских ока огромных и два зрачка моих малых ночей не спят - и не видят, как за горами, долами далекий сон уплывает тринадцатью вымпелами. Они глядят, мои слуги, на север в синей короне и видят руды и кручи, где я покоюсь на склоне, колоду карт ледяную тасуя в мертвой ладони...