Стихи

Где же горькие деревья перца с маленькими фосфорными бутонами? Где верблюды с усталой плотью и волны света, проткнутые лебединым клювом?

Взгляните, все высохло: колосья ослепли, и звери сплющились, заржавело железо на высоких мостах, и пробковая тишина разлилась вокруг.

Взгляните, все мертвые звери собрались вместе, пронзенные острым светом дня; гиппопотам вытянул лапу с копытом из пепла, а во рту у газели зацвела повилика.

А в тишине, увядшей и пустынной, пляшет раздавленный призрак. Позади - пески половины мира, впереди - ртуть другой половины, где не всходит солнце.

Призрак! Взгляните - призрак! Песок пустыни и страх крокодиловой бездны летит над Нью-Йорком!

*

Известковая тишина сковала пустое небо, где звучат голоса рабов, погибших в земле плантаций, чистое небо, бесстрастное и пустое, и цветы затерялись в его невидимых далях. Здесь подрезаны самые нежные стебли песен, здесь соки деревьев стали мертвой резиной, здесь последние тихие звезды сметает хвостом ветер, разбивая в куски зеркала света.

Когда плакали голые люди у стен холодных и директор банка смотрел на манометр, измеряющий жестокое молчанье монеты, призрак появился на Уолл-стрите.

Ничего удивительного, что смерть для своей пляски выбрала этот крематорий с желтыми глазами. Ведь сфинкс и несгораемый ящик одинаково могут заморозить сердце каждого голодного ребенка. Здесь энергия машин топчет энергию природы, совершенно не зная, что обе они родились из света солнца. Ведь если колесо забудет, что оно - механизм, оно весело запоет рядом с копытами лошадей; а если пламя растопит лед проектов, небу придется бежать от живого сияния окон.

Нет, уверяю вас, смерть выбрала хорошее место для своей пляски. Призрак будет плясать среди потоков крови, в ураганах золота, между колоннами цифр, под стон безработных, что воют безлунной ночью. О Америка, дикая, бесстыдная, злая, распростертая на границе снегов!

Призрак! Взгляните - призрак! Волны тины и грязи ползут над Нью-Йорком!

*

Я стоял на балконе, сражаясь с луной. Целые стаи окон впивались зубами в лицо ночи. Облака пили сок моих глаз, как телята. И длинными веслами ветер бил в покрытые пеплом стекла Бродвея. Капля крови засохла на ветке луны, похожая на мертвый цветок яблони, пастухи пригнали ветер равнины, и он дрожал раздавленной медузой.

Нет, это не мертвые пляшут в пляске смерти. Нет, я уверен. Мертвые тихо лежат и грызут свои пальцы. Это те, другие, пляшут под звуки скрипки, на которой играет смерть-призрак. Те, другие, опьяневшие от серебра, холодные люди, вырастающие на перекрестке голых ног и огней колючих, ищущие червей в панорамах лестниц, пьющие в своих банках слезы девочек мертвых, жрущие на углах осколки зари небесной.

Хватит плясать, Папа! Довольно, хватит плясать, Папа! Довольно плясать, Король! Довольно плясать, миллионеры с голубыми зубами, тощие балерины в колоколах соборов, собиратели изумрудов, безумцы и содомиты! Ведь с вами пляшет только один призрак, только старый призрак в кровавых лохмотьях, только, только призрак!

Знайте, кобры будут шипеть на последних этажах небоскребов, чертополох и крапива будут дрожать на улицах и балконах, биржа превратится в груду камней, поросших мохом, придут лианы вслед за огнем ружей, и очень скоро, очень скоро, очень скоро, о Уолл-стрит!

Призрак! Смотрите - призрак! Как он плюется ядом трав ядовитых в бесформенное лицо Нью-Йорка!

ПАНОРАМА ТОЛПЫ, КОТОРУЮ РВЕТ

(Сумерки на Кони-Айленд)

Впереди шла жирная женщина, на ходу вырывая корни и топча размокшие бубны, шла - и толстые губы выворачивали наизнанку издохших медуз. Жирная ведьма, врагиня луны, шла по вымершим этажам и кидалась в углы, чтобы выплюнуть маленький череп голубки, и клубила угар над банкетами гиблых времен, и звала к себе сдобного беса с небесных задворков, и цедила тоску фонарей в центрифугу метро. Это трупы, я знаю, трупы и останки слезящихся кухонь, в песок зарытых, мертвецы, и фазаны, и яблоки канувших лет они-то и хлынули горлом.

Уже замаячили гулкие джунгли рвоты, пустотелые женщины с тающим воском детей у закисших деревьев, среди суматошной прислуги и соленых тарелок под арфой слюны. Не поможет, малыш. Извергайся. Ничто не поможет, ибо это не рвота гусара на груди проститутки, не отрыжка кота, невзначай проглотившего жабу. Нет. Это трупы скребут земляными руками кремневую дверь, за которой гниют десерты.

Жирная женщина шла впереди, и шли с нею люди пивных, кораблей и бульваров. Тошнота деликатно тряхнула свой бубен над девичьей стайкой, молившей луну о защите. О, боже, как тошно! Зрачки у меня не мои, взгляд раздет догола алкоголем и дрожит на ветру, провожая невидимый флот с анемоновой пристани. Я защищаюсь зрачками, налитыми черной водою, куда не заглянет заря, я, безрукий поэт, погребенный под толпою, которую рвет, я, молящий о верном коне, чтоб содрать этот липкий лишайник.