Стихи (3)

В нагромождении бранных эпитетов - для характеристики реакционеров Рембо развивает до крайности стилистический прием "Возмездий" Гюго; оттуда же и саркастические слова: "...порядок вновь царит" (ср. у Гюго в "Возмездиях": "L'ordre est retabli; La societe est sauvee"; ср.: OSB, p. 401). Еще одну литературную ассоциацию, которая как бы ставит поэтов, включая Банвилля, на сторону Коммуны, комментаторы усматривают в стихе, где говорится, что Стриксы (Стриги) мифологические вампиры древности - не погасят глаза кариатид: в книге Теодора де Банвилля "Кариатиды" судьба не может заставить кариатид склонить головы...

Как в стихотворении "Офелия", здесь поэт непосредственно выступает в третьем лице. Образ такого поэта-пророка, вещающего о грядущей трудной победе, приводит русскому читателю на память волошинские строки: "...ты не актер и зритель. // Ты соучастник судьбы, раскрывающий замысел драмы".

В связи с образом поэта интересен вопрос о жесткости структур, несмотря на кажущийся хаос в стихотворениях Рембо середины 1871 г. Нельзя безоговорочно согласиться с мнением Сюзанны Бернар, что Верлен (или издатель Ванье) неправильно поместил последнюю, XIX строфу. Нечетное число строф не может быть аргументом, ибо нечет свойствен и стихотворениям "Бедняки в церкви", "На корточках". До XVIII строфы порядок явно не перепутан, ибо обращения поэта повторяются со строгой структурной закономерностью в конце строфы VIII (стих 64) и XVI (стих 128), а упоминание поэта - также в XVIII (стих 133).

Перед переводчиками возникала большая трудность, так как мужской род русского слова "город" (кроме случая "столица") не совпадает с французским женским родом (восходящим к латыни и имеющим аналогии в греческом, немецком и во многих других языках). Между тем в соответствии с французской традицией Революционный Париж (так же как Свобода или Революционная Франция) изображен у Рембо женщиной.

В 1910 г. в журнале "Современный мир" (Э 3) искусствовед Я. Тугендхольд в работе "Город во французском искусстве XIX века" (вышла и отдельной книгой), кратко, но сочувственно охарактеризовав Рембо как поэта Парижской коммуны, дал и прозаический перевод трех строф (XVI-XVIII) из "Парижской оргии":

"Хотя страшно видеть тебя покрытым струнами; хотя никогда еще не делали из города язвы более зловонной на лоне зеленой природы - поэт тебе говорит: твоя красота величественна!

Гроза осветила твою державную поэзию, безмерное сдвижение сил тебе полезно, твое море вскипает и шумит. Избранный народ, собери же свои вопли в сердце глухого рожка!

Поэт подхватит рыданья обесславленных, ненависть каторжников, ропот отверженных, и лучи его любви заклеймят женщин, его строфы гневно восстанут: вот, вот они, бандиты".

Опыт первого стихотворного русского перевода "Парижской оргии" принадлежит малоизвестному поэту Колау Чернявскому. Он писал стихи примерно с 1910 г. по начало 30-х годов. В 1931 г. в Тбилиси был опубликован его перевод книги стихов С. Чиковани "Шелк" с грузинского на русский язык.

Перевод из Рембо - под принятым тогда вторым заголовком "Париж заселяется вновь" и с примечанием переводчика: "Версальцами после Коммуны" напечатан в маленьком (30 с.) сборнике: Чернявский Колау. Письма (стихи). Тифлис, 1927 г. В книге сделана также попытка дать свой вариант перевода "Интернационала" Потье.

Перевод стихотворения Рембо, несмотря на его крайние странности и слабости, должен быть приведен как первый опыт. Введенная К. Чернявским нумерация строф нами опущена.

А вот он, подлые! Со станций лезьте прочь,

- И солнце горном недр повытерло бульвары.

Кишели варвары везде однажды в ночь,

На западе воссел мощами город старый.

Отлив предупредит - пожара не случится.

Идите - вот бульвары, набережных ряд,

И легкая лазурь над зданьями лучится.

Раз вечером ее потряс багрец гранат.

А падалью дворцов в лесах набейте ниши,

И ужасом былым глаза освежены.

Сведенных бедр стада воспламенно-рыжи.

Безумейте! Косясь без толку, вы смешны.

Собаки с течкою, жующие припарки.

Зов золотых домов: кради, что попадет,

И ешьте! Веселясь, уже нисходит в парки

В глубоких корчах ночь. Шальной, хмельной народ,

Пей горькую! А свет в безумье, в напряженье

Под боком ворошит роскошные ручьи.

Не пустите слюны в стаканы, без движенья,

Без слова, в белой мгле глаза забыв свои.

Глотайте! - А для задних прелестей царицы

Внимайте действию икоты все тупей,

Надрыву. Слушайте - прыг в ночи-огневицы

Хрипящий идиот, старик, паяц, лакей.

О грязные сердца, ужасные уста,

Живее действуйте зловонными устами.

Для мерзких столбняков вина на стол - сюда!

О победители, желудки ваши в сраме!

Блевотине небес откройте ваши ноздри.

Кропите ядами покрепче струны шеи.

Затылок дерзкий ваш обнимут руки-сестры.

Поэт сказал: Подлец, сходи с ума скорей.

Во чреве той Жены взыскуя повсеместно,

Боитесь от нее вы судорог опять.

Вскричала, тиская [ваш] выводок бесчестный,

Ужасно на груди стремясь его зажать.

Венерик, царь, паяц безумный, чревословы

Парижу-блуднице не вы ль внушите страх?

И души и тела лоскутья, яд - не новы,

Ей только отряхнуть гнилой, сварливый прах.