Лифт проехал за стенкою где-то.В синих сумерках белая кожа.Размножаться – плохая примета.Я в тебя никогда… Ну так что же?Ничего же практически нету —ни любови, ни смысла, ни страха.Только отсвет на синем паркетебукв неоновых универмага.Вот и стали мы на год взрослее.Мне за тридцать. Тебе и подавно.В синих сумерках кожа белеет.Не зажечь нам торшер неисправный.В синих сумерках – белая кожав тех местах, что от солнышка скрыты,и едва различим и тревоженшрам от детского аппендицита.И конечно же главное – сердцемне стареть… Но печальные груди,но усталая шея… Ни веры,ни любови, наверно, не будет.Только крестик нательный, все времязадевавший твой рот приоткрытый,мне под мышку забился… Нигде мыбольше вместе не будем. Размытынаши лица – в упор я не вижу.Ты замерзла, наверно, укройся.Едет лифт. Он все ближе и ближе.Нет, никто не придет, ты не бойся.Дай зажгу я настольную лампу.Видишь, вышли из сумрака-мракастул с одеждой твоею, эстампына стене и портрет Пастернака.И окно стало черным, почти чтои зеркальным, и в нем отразиласьобстановка чужая. Смотри же,кожа белая озолотилась.Третий раз мы с тобою. Едва либудет пятый. Случайные связи.Только СПИДа нам и не хватало.Я шучу. Ты сегодня прекрасна.Ты всегда хороша несравненно.Ну и ладно, дружочек. Пора нам.Через час возвращается Гена.Он теперь возвращается рано.Ничего же практически нету.Только нежность на цыпочках ходит.Ни ответа себе, ни привета,ничего-то она не находит.