Стихи

Странствуя, ночуя у чужих,
я гляжу на спутников моих,
   я ловлю их говор тусклый.
Роковых я требую примет:
кто увидит родину, кто нет,
   кто уснет в земле нерусской.

Если б знать. Ведь странникам даны
только сны о родине, а сны
   ничего не переменят.
Что таить – случается и мне
видеть сны счастливые: во сне
   я со станции в именье

еду, не могу сидеть, стою
в тарантасе тряском, узнаю
   все толчки весенних рытвин,
еду, с непокрытой головой,
белый, что платок твой, и с душой,
   слишком полной для молитвы.

Господи, я требую примет:
кто увидит родину, кто нет,
   кто уснет в земле нерусской.
Если б знать. За годом валит год,
даже тем, кто верует и ждет,
   даже мне бывает грустно.

Только сон утешит иногда.
Не на области и города,
   не на волости и села,
вся Россия делится на сны,
что несметным странникам даны
   на чужбине, ночью долгой.

1926 г.

Прелестная пора

В осенний день, блистая, как стекло,
потрескивая крыльями, стрекозы
над лугом вьются. В Оредежь глядится
сосновый лес, и тот, что отражен, —
яснее настоящего. Опавшим
листом шурша, брожу я по тропам,
где быстрым, шелковистым поцелуем
луч паутины по лицу пройдет
и вспыхнет радугой. А небо – небо
сплошь синее, насыщенное светом,
и нежит землю, и земли не видит.

Задумчивый, в усадьбу возвращаюсь.
В гостиной печь затоплена, и в вазах
мясистые теснятся георгины.
Пишу стихи, валяясь на диване,
и все слова без цвета и без веса —
не те слова, что в будущем найдет
воспоминанье. В комнате соседней
играют в бикс: прерывисто, по капле,
по капельке сбегает тонкий звон.

Как перед тем, чтоб на зиму уехать,
в гербарий на шершавую страницу
кладешь очаровательно-увядший
кленовый лист, полоскою бумаги
приклеиваешь стебель, пишешь дату,
чтоб вновь раскрыть альбом благоуханный
да вспомнить деревенский сад, найдя
багряный лист, оранжевый по краю, —
так, некогда, осенний ясный день
я сохранил и ныне им любуюсь.

1926 г.

Годовщина