По черной радуге мушиного крылаБессмертье щедрое душа моя открыла.Напрасно кружится немолчная пчела, —От праздничных молитв меня не отучила.Медлительно плыву от плавней влажных снов.Родные пастбища впервые вижу снова,И прежний ветерок пленителен и нов.Сквозь сумрачный узор сине яснит основа.В слезах расплавился злаченый небосклон,Выздоровления не вычерпано лоно.Средь небывалых рощ сияет ГеликонИ нежной розой зорь аврорится икона!
* * *
Врезанные в песок заливы —кривыи плоски;с неба ускакала закатная конница,ивы,березки —тощи.Бежит, бежит, бежитдевочка вдоль рощи:то наклонится,то выгнется,словно мяч бросая;треплется голубаяленточка, дрожит,а сама босая.Глаза – птичьи,на висках кисточкой румянец…Померанецжелтеет в осеннем величьи…Скоро ночь-схимницамахнет манатьей[56] на море,совсем не античной.Дело не в мраморе,не в трубе зычной,во вдовьей пазухе,материнской утробе,теплой могиле.Просилиобе:внучка и бабушка(она – добрая,старая, все знает)зорьке ясной подождать,до лесочка добежать,но курочка-рябушкаулетела,в лугах потемнело…«Домой!» —кричат за рекой.Девочка все бежит, бежит,глупая.Пробежала полсотни лет,а конца нет.Сердце еле бьется.Наверху в темноте поетсясладко-пленительно,утешительно:– Тирли-тирлинда! я – Психея.Тирли-то-то, тирли-то-то.Я пестрых крыльев не имею,но не поймал меня никто!Тирли-то-то!Полно бегать, мышонок мой!Из-за реки уж кричат: «Домой!»