Был день как день. Дремала память. Длиласьхолодная и скучная весна.Внезапно тень на дне зашевелилась —и поднялась с рыданием со дна.О чем рыдать? Утешить не умею.Но как затопала, как затряслась,как горячо цепляется за шею,в ужасном мраке на руки просясь.Итака, 1951 г.
НЕПРАВИЛЬНЫЕ ЯМБЫ
В последний раз лиясь листамимежду воздушными перстамии проходя перед грозойот зелени уже настойчивойдо серебристости простой,олива бедная, листваискусства, плещет, и словалелеять бы уже не стоило,если б не зоркие глазаи одобрение бродяги,если б не лилия в овраге,если б не близкая гроза.Итака, 1953 г.[11]1Как над стихами силы средней эпиграф из Шенье,как луч последний, как последний зефир… comme un dernier…Так ныне над простором голым моих минувших леткаким-то райским ореолом горит нерусский свет!1956 г.2Целиком в мастерскую высокуювходит солнечный вечер ко мне:он как нотные знаки, он фокусник,он сирень на моем полотне.Ничего из работы не вышло,только пальцы в пастельной пыли.Смотрят с неба художники бывшиена румяную щеку земли.Я ж смотрю, как в стеклянной обителизажигается сто этажей,и как американские жителитам стойком поднимаются в ней.3Все, от чего оно сжимается,миры в тумане, сны, тоскаи то, что мною принимаетсякак должное — твоя рука;все это под одною крышеюв плену моем живет, поет,но сводится к четверостишию,как только ямб ко дну идет.И оттого, что — как мне помнится —жильцы родного словарятакие бедняки и скромницы:холм, папоротник, ель, заря,читателя мне не разжалобить,а с музыкой я незнаком,и удовлетворяюсь, стало быть,ничьей меж смыслом и смычком.——————«Но вместо всех изобразительныхприемов и причуд, нельзя льодной опушкой существительныхи воздух передать, и даль?»Я бы добавил это новое,но наподобие кольцасомкнуло строй уже готовоеи не впустило пришлеца.4Вечер дымчат и долог:я с мольбою стою,молодой энтомолог,перед жимолостью.О, как хочется, чтобытам, в цветах, вдруг возник,запуская в них хобот,райский сумеречник.Содроганье — и вот он.Я по ангелу бью,и уж демон замотанв сетку дымчатую.5Какое б счастье или горени пело в прежние года,метафор, даже аллегорийя не чуждался никогда.И ныне замечаю с грустью,что солнце меркнет в камышах,и рябь чешуйчатее к устью,и шум морской уже в ушах.Итака, 50-е гг.6. СОНЕсть сон. Он повторяется, как томныйстук замурованного. В этом снекиркой работаю в дыре огромнойи нахожу обломок в глубине.И фонарем на нем я освещаюслед надписи и наготу червя.«Читай, читай!» — кричит мне кровь моя:Р, О, С, — нет, я букв не различаю.