Стихи

По водам траурным и лунным
не лебедь легкая плывет,
плывет ладья и звоном струнным
луну лилейную зовет.

Под небом нежным и блестящим
ладью, поющую во сне,
с увещеваньем шелестящим
волна передает волне.

В ней рыцарь раненый и юный
склонен на блеклые шелка,
и арфы ледяные струны
ласкает бледная рука.

И веют корабли далече,
и не узнают никогда,
что это плачет и лепечет —
луна ли, ветер, иль вода…

2

Я странник. Я Тристан. Я в рощах спал душистых
и спал на ложе изо льда.
Изольда, золото волос твоих волнистых
во сне являлось мне всегда.

Деревья надо мной цветущие змеились;
другие, легкие, как сны,
мерцали белизной. Изольда, мы сходились
под сенью сумрачной сосны.

Я тигра обагрял средь тьмы и аромата,
и бег лисицы голубой
я по снегу следил. Изольда, мы когда-то
вдвоем охотились с тобой.

Встречал я по пути гигантов белоглазых,
пушистых, сморщенных детей.
В полночных небесах, Изольда, в их алмазах
ты не прочтешь судьбы моей.

1921 г.

Облака

1

На солнце зо́лотом сверкает дождь летучий,
озера в небесах синеют горячо,
и туча белая из-за лиловой тучи
   встает, как голое плечо.

Молчи, остановись… Роняют слезы рая
соцветья вешние, склонясь через плетень,
и на твоем лице играет их сырая,
   благоухающая тень.

Не двигайся, молчи. Тень эту голубую
я поцелуями любовно обогну.
Цветы колышутся… я счастлив. Я целую
   запечатленную весну.

2

Закатные люблю я облака:
над ровными, далекими лугами
они висят гроздистыми венками,
и даль горит, и молятся луга.

Я внемлю им. Душа моя строга,
овеяна безвестными веками:
с кудрявыми багряными богами
я рядом плыл в те вольные века.

Я облаком в вечерний чистый час
вставал, пылал, туманился и гас,
чтоб вспыхнуть вновь с зарею неминучей.
Я облетал все зримое кругом,
блаженствовал и, помню, был влеком
жемчужной тенью, женственною тучей.

Берлин

1921 г.

В поезде

Я выехал давно, и вечер неродной
   рдел над равниною нерусской,
и стихословили колеса подо мной,
   и я уснул на лавке узкой.

Мне снились дачные вокзалы, смех, весна,
   и, окруженный тряской бездной,
очнулся я, привстал, и ночь была душна,
   и замедлялся ямб железный.

По занавеске свет, как призрак, проходил.
   Внимая трепету и тренью
смолкающих колес, я раму опустил:
   пахнуло сыростью, сиренью.

Была передо мной вся молодость моя:
   плетень, рябина подле клена,
чернеющий навес, и мокрая скамья,
   и станционная икона.

И это длилось миг… Блестя, поплыли прочь
   скамья, кусты, фонарь смиренный.
Вот хлынула опять чудовищная ночь,
   и мчусь я, крошечный и пленный.

Дорога черная, без цели, без конца,
   толчки глухие, вздох и выдох,
и жалоба колес, как повесть беглеца
   о прежних тюрьмах и обидах.

Груневальд