Стихи дальнего края

5 октября 1935 года Мао Цзэдун во главе Ганьсу-Шэньсийского отряда Красной армии Китая выступил из поселка Цзешипу уезда Цзиннин провинции Ганьсу, продвигаясь на восток через Цзянтай и Малянь, и тем же вечером стал лагерем в деревне Даньцзяцзицунь поселка Синлунчжэнь. 7 октября Мао Цзэдун вместе с Красной армией преодолел последнюю вершину на маршруте Великого похода – горы Люпаньшань. Ощутив творческий порыв, он написал стихотворение «Люпаньшань», чтобы в тяжелых условиях подбодрить и воодушевить солдат на борьбу с многочисленными трудностями и победу в Великом походе. Оно пропитано чувством гордости и неизбежности победы революции… С тех пор горы Люпаньшань тесно ассоциируются с революцией.

А что значат эти горы для самих жителей Сихайгу?

Интеллектуалы из Нинся и особенно из Сихайгу будут с жаром доказывать: это один из очагов китайской цивилизации, еще с тех времен, когда Хуан-ди объезжал с инспекцией Цзитоушань – «Гору петушиной головы». Эта гора упоминается в «Ши цзи» («Исторических записках»)[11]. Запись в «Энциклопедическом словаре Нинся» гласит: «Это и есть горы Люпаньшань, что в уезде Цзинъюань, там берет начало река Цзиншуй… Названы так потому, что вершины имеют форму петушиного гребня и издалека напоминают петушиную голову». Когда древнекитайские правители объезжали с инспекцией эти земли, по обеим берегам тогдашней реки Цзинхэ «цвели густые травяные заросли и возвышались крутые утесы». Цзинхэ впадает в реку Вэйшуй в уезде Гаолин провинции Шэньси, причем река Цзиншуй славилась своей чистотой, а Вэйхэ – мутными водами: в Цзиншуй, берущей начало в горах Люпаньшань, чистая зеленая вода благодаря густым зарослям травы, а в Вэйхэ – мутная, там много ила и песка. В «Ши цзин» («Книге песен»)[12] говорится: «Мутною кажется Цзин перед Вэй, там лишь, где мель, ее воды чисты. С новой женою пируете вы, верно, нечистою счел меня ты?»[13]

На протяжении нескольких тысячелетий под воздействием северных ветров и пожаров бесконечных войн «Драконова гора» и ее окрестности (слово «дракон» произносится как «лун» в названии горы Луншань) превращались в пустыню, истощались и нищали, «пока дудник пообочь дорог не засох так, что его не станет есть даже лошадь, и пока путник не начал оплакивать то, что происходит у подножия Великой стены»[14]. Некогда плодородная, орошенная водой земля превратилась в истощенную и измученную безводную пустошь. Засуха, бесплодная почва, ранние смерти. И все же именно эти «три древних цвета Нинся» породили созвездие шедевров пограничной поэзии[15], наполненной печалью и скорбью.

«Прохладной осенью уныла и безлюдна дорога у заставы Сяогуань, северный ветер, завывая, ломает сухие травинки… Я провожаю тебя в дальний путь под жалобные трели тростниковой флейты, стою на горе Циньшань и созерцаю мрачные тучи над Луншань…» «Песнь тростниковой флейты» танского поэта Цэнь Шэня[16], в которой лирический герой провожает друга, позволяет сполна прочувствовать хрупкую, нежную печаль и грусть «тоскливых ночных сновидений в пограничном городке».

«В инспекционной поездке по трем областям на границе. В небесах отражается свет, величественный простор в десять тысяч ли, нравы здесь столь же возвышенны… Мои доспехи, мой дозор, мои тайные донесения. Я воинствен, я хорошо вооружен и искусен в бою, я внезапен в маневре. После первой битвы направился на восток, где вслепую шатался по окраинным пустыням. После второй битвы отправился на запад, где сопротивлялся врагу, преодолевая морозы. Для третьей битвы отправился на юг, где ловил диких тигров и волков». До чего грозно и внушительно звучит «Гимн победам над императорскими пленниками» Ян Цзунчжэня![17]

«Тысячи, десятки тысяч всадников, словно стрелы, мчатся вперед, скрещивая в бою разнообразное оружие. Звучит бычий рог, побуждая захватить гарнизон, в каждую шапку воткнуто перо зимородка, упорно штурмуют стену… Богатыри выступают в поход под бой барабанов, впереди офицер, отважный полководец с копьем наперевес, утонченный эрудит». Сквозь строки мелодичной «Песни о краснокаменном ущелье» Тан Луна[18], поэта, военного министра и по совместительству наместника трех пограничных районов при династии Мин, мы как будто видим сигнальные огни факелов и величие царящего вокруг ужаса.

Скорбь и страсть Сихайгу и гор Люпаньшань, словно звезды, что вечно висятна небосводе китайской нации. Каждый кирпич, каждый камень стены на заставе Сяогуань обратились в частички духа, что теперь наполняет пространство между письменами исторических книг.