В городе этом десяток, считай, миллионов — На чердаках, в бардаках и при свете ночных лампионов, — Но нет приюта для нас, дорогая, здесь нету приюта для нас. Было отечество, а ничего не осталось. В атлас взгляни — поищи, где там было и как называлось. Мы не вернемся туда, дорогая, нельзя нам вернуться туда. Дерево помню на кладбище в нашей деревне. Каждой весной одевается зеленью ствол его древний. А паспорта, дорогая, просрочены, да, никуда паспорта. Консул глядел на нас, как на восставших из гроба: "Без паспортов вы мертвы, для отчизны вы умерли оба!" А мы живем, дорогая, мы все еще как-то живем. Я обратился в комиссию и услыхал, сидя в кресле: "Если бы вы через год, а сейчас понапрасну не лезли"… Ну а сейчас, дорогая, где жить нам, на что жить сейчас? Был я на митинге, где говорили: нельзя им К нашим тянуться — и так-то плохим — урожаям. Это о нас говорили они, дорогая, они говорили о нас. Гром прокатился по небу старинным проклятьем. Гитлер восстал над Европой и крикнул: "Пора помирать им!" "Им", дорогая, в устах его значило — нам, это значило — нам. Здесь пуделей одевают зимою в жакеты, Кошек пускают к огню и дают молоко и котлеты. А, дорогая, немецких евреев не терпят, не терпят они. В порт я пришел и на рыбок взглянул у причала. Плавать вольно им, резвиться, как будто войны не бывало. Недалеко, дорогая, от берега — только от нас далеко. В лес я вошел и заслушался пением птичек. Нет у них вечных оттяжек, уверток, крючков и кавычек. Не человеки они, дорогая, нет, не человеки они. Сниться мне начало тыщеэтажное зданье — Тысяч дверей приглашенье и тысячи окон сиянье. Но не для нас, дорогая, те двери — любая из них не про нас. Вышел на улицу — вьюга, колонны, знамена. Тыща солдат маршируют целеустремленно. Это за нами они, дорогая, — за мной и тобою — пришли.