Стихи и песни

Я весь свой век жила в родном селе,
Жила, как все, — работала, дышала,
Хлеба растила на своей земле
И никому на свете не мешала.

И жить бы мне спокойно много лет, —

Женить бы сына, пестовать внучонка…
Да вот, поди ж, нашелся людоед —
Пропала наша тихая сторонка!

Хлебнули люди горя через край,

Такого горя, что не сыщешь слова.
Чуть что не так — ложись и помирай:
Все у врагов для этого готово;

Чуть что не так — петля да пулемет, —

Тебе конец, а им одна потеха…
Притих народ. Задумался народ.
Ни разговоров не слыхать, ни смеха.

Сидим, бывало, — словно пни торчим…

Что говорить? У всех лихая чаша.
Посмотрим друг на друга, помолчим,
Слезу смахнем — и вся беседа наша.

Замучил, гад. Замордовал, загрыз…

И мой порог беда не миновала:
Забрали все. Одних мышей да крыс
Забыли взять. И все им было мало!

Пришли опять. Опять прикладом в дверь,

Встречай, старуха, свору их собачью….
«Какую ж это, — думаю, — теперь
Придумал Гитлер для меня задачу?»

А он придумал: — Убирайся вон!

Не то, — грозят, — раздавим, словно муху…
— Какой же это, — говорю, — закон —
На улицу выбрасывать старуху?

Куда ж итти? Я тут весь век живу… —

Обидно мне, а им того и надо:
Не сдохнешь, мол, и со скотом в хлеву,
Ступай туда — свинья, мол, будет рада.

— Что ж, — говорю, — уж лучше бы свинья,

Она бы так над старой не глумилась.
Да нет ее. И виновата ль я,
Что всех свиней сожрала ваша милость?

Озлился, пес, и ну стегать хлыстом!.

Избил меня и, в чем была, отправил
Из хаты вон… Спасибо и на том,
Что душу в теле все-таки оставил.

Пришла в сарай, уселась на бревно.

Сижу, молчу — раздета и разута.
Подходит ночь. Становится темно.
И нет старухе на земле приюта.

Сижу, молчу. А в хате той порой

Закрыли ставни, чтоб не видно было,
А в хате, слышу, пир идет горой, —
Стучит, грючит, гуляет вражья сила.

«Нет, — думаю, — куда-нибудь уйду,

Не дам глумиться над собой злодею!
Пока тепло, авось, не пропаду,
А может быть, и дальше уцелею…»

И долог путь, а сборы коротки:

Багаж — в карман, а за плечо — хворобу.
Не напороться б только на штыки,
Убраться подобру да поздорову.

Но, знать, в ту ночь счастливая звезда

Взошла и над моею головою:
Затихли фрицы — спит моя беда, —
Храпят, гадюки, в хате с перепою.

Пора итти. А я и не могу, —

Целую стены, словно помешалась…
«Ужели ж все пожертвовать врагу,
Что тяжкими трудами доставалось?

Ужели ж, старой, одинокой, мне

Теперь навек с родным углом проститься,
Где знаю, помню каждый сук в стене
И как скрипит какая половица?

Ужели ж лиходею моему

Сиротская слеза не отольется?
Уж если так, то лучше никому
Пускай добро мое не достается!

Уж если случай к этому привел,

Так будь что будет — лучше или хуже!»
И я дубовый разыскала кол
И крепко дверь притиснула снаружи.

А дальше, что же, дальше — спички в ход,

Пошел огонь плести свои плетёнки!
А я — через калитку в огород,
В поля, в луга, на кладбище, в потемки.

Погоревать к покойнику пришла,

Стою перед оградою сосновой:
— Прости, старик, что дом не сберегла,
Что сына обездолила родного.

Придет с войны, а тут — ни дать, ни взять.

В какую дверь стучаться — неизвестно…
Прости, сынок! Но не могла я стать
У Гитлера скотиной бессловесной.

Прости, сынок! Забудь отцовский дом,

Родная мать его не пощадила —
На все пошла, но праведным судом
Злодеев на погибель осудила.

Жестокую придумала я месть —

Живьем сожгла, огнем сжила со света!
Но если только бог на небе есть —
Он все грехи отпустит мне за это.

Пусть я стара, и пусть мой волос сед, —

Уж раз война, так всем итти войною…
Тут подошел откуда-то сосед
С ружьем в руках, с котомкой за спиною.

Он осторожно посмотрел кругом,

Подумал молча, постоял немного,
— Ну, что ж, — сказал, — Антоновна, идем!
Видать, у нас теперь одна дорога…

И мы пошли. Сосед мой впереди,

А я за ним заковыляла сзади.
И вот, смотри, полгода уж, поди,
Живу в лесу, у партизан в отряде.

Варю обед, стираю им белье,

Чиню одёжу — не сижу без дела.
А то бывает, что беру ружье, —
И эту штуку одолеть сумела.

Не будь я здесь — валяться б мне во рву,

А уж теперь, коль вырвалась из плена,
Своих врагов и впрямь переживу, —
Уж это так. Уж это непременно.

1942