Я хотела бы, знаешь ли, подарить тебе шарф.Было время — цепочку на шею дарила…А шарф — нечто вроде зелья из тайных трав,Зелья, которое я никогда не варила…Длинный, лёгкий, каких-то неслыханных нежных тонов,Мною купленный где-то в проулках бездонного ГУМа,Не проникая в тебя, не колебля твоих никаких основ,Он улёгся бы у тебя на плечах как пума…Он обнимет тебя за шею, как я тебя не обнимала.Он прильнёт к твоему подбородку — тебе бы так это пошло…А я — уже не сумею. А раньше я не понимала,Что — никаких цепочек, а только — тепло, тепло.— 2 —И ещё: очень долго казалось, что нет никого меня меньше.И все свои юные годы я жила, свою щуплость кляня.Нет, правда, вот и моя мама, и большинство прочих женщинБыли гораздо больше. Гораздо больше меня!И теперь я, наверное, вздрогну, когда детское чьё-то запястье,Обтянутое перчаткой, в троллейбусе разгляжу.Эта женщина — много тоньше. Эта женщина много моложе.И потом — она ещё едет. А я — уже выхожу.— 3 —Будешь ей теперь пальчики целовать.Выцеловывать ушко, едва продвигаясь к виску…Будешь курточку ей подавать, помогать зимовать.И по белому снегу — за нею, и по чёрному, с блёсткой, песку…А со мною всё кончено. И хорошо, хорошо, хорошо!И никто никого, я клянусь тебе, так и не бросил.Дождь прошёл, снег прошёл, год прошёл — да, прошёл.Ей теперь говори — "твой пушкинский профиль, твой пушкинский профиль!.."