Стихи и поэма

Садилось солнце. Вновь вставало, не дойдя

Вершка до волн. Под ним, куда ни глянь, следя

XI

Фонтаны, от Кингсбей до бухты Магдалены

Летят ловцы, надув холсты как облака.

Убитые киты в венцах кровавой пены

Под бортом на крюках качаются пока.

Свежуют на воде, с размаху рубят вены.

Проламывают лоб, как крышку сундука.

Отпиливают ус. Артельщик видит: мало

Ста бочек, чтоб убрать все вынутое сало.

XII

Так уничтожен был великолепный род

Чудовищ кротких. Есть поморское преданье,

Что все киты ушли к отцам в глубины вод,

К трем золотым китам, держащим мирозданье,

Что лишь порой, хвостом проламывая лед,

Они на полюсе всплывают, в звездном чане,

И, надышавшись, вновь уходят в теплый слой

Гольфстрема, льющийся глуб око под водой.

XIII

И город ворвани исчез. Потухли ямы

На Салотопенной за бухтой Вирго. Там

Теперь базар гусей. Померкли Амстердамы —

И остров Амстердам и город Амстердам.

Лишь ночь полярная бураном сыплет в рамы

Избы зимовщиков со щебнем пополам.

В избе горит жирник. Седой помор скребницей

Стряхает вшей. Другой — распухший, черноли-

цый

XIV

От голода — лежит на шкурах. Потолок

Над ним, как в облака, одет в горящий иней.

Он умирает. Мир, прозрачен и глубок,

Проносится под ним, клубясь, как хвост павли-

ний.

Над миром бороду дождем раскинул бог.

Лица не разглядеть, а плешь — горою синей.

По ней стада бегут, под ней шумит вода,

И туча над селом проносит невод а.

XV

Свет ярче, тень черней. Бог — это кормщик, дядя

Андрей. Морщины лба, как рвы. Они гремят

Ручьями. В бороде, как в белом водопаде,

Лососи сыплются. Два домика стоят

На выступе скулы. Как на горе в посаде,

На лбу колокола далекие звонят.

И мать несет бадьи на красном коромысле,

Где ивняки ресниц над глубиной нависли...

XVI

... Плывут на промысел казаки. Стены гор.

Медь загорелых лиц. Морж ударяет зубом

В ладью, да слышен волн широкий разговор.

По грязным бородам и по собольим шубам

Скользит заря. В ладье веселье, брань и спор.

Сверкает, как весло, душа в разгуле грубом.

Так плыл Дежнев. Пылал и угасал восток,

И лодочку несло теченьем на порог

XVII

Двух океанов. Бот, подняв кривую рею,

Влетал, как ласточка с одним косым крылом,

В Великий океан...

«Я быстро холо-

дею.

Я время не верну, как этот синий дом,

Морей, лесов и звезд. Уж смерть близка! Скорее

Возьми ту книгу. С ней ты обойдешь кругом

Весь мир!» — шептал старик ученику. На стуле

Раскрыта книга. В ней за крайним мысом Фулэ

XVIII

Свернулся океан, как простокваша. Там

Живет народ с лицом на животе и племя

С собачьей головой. А выше, по кругам

Великой водяной горы, земле на темя

Корабль заплыть бы мог — к цветущим остро-

вам,

Где годы юности назад приносит время,

Замкнув свой полный круг, к стране вернувшись

той,

Чьи берега висят над кручей водяной.

XIX

На стебле золотом земля висит, как груша.

На черенок ее по круче водяной

Плыл юноша — Колумб. Толпой зубчатых кру-

жек

Росла Исландия над пенной пеленой.

И кожу лживых карт порвав в ладонях дюжих

И вскинув голову под гривой золотой,

Он до зари глядел на острова ночные,

Где снова зажжены костры береговые.

XX

Там Карфагенянин с коричневым лицом

Летел проливами на гибких крыльях весел

Без компаса и карт, с нелепым чертежом

Перипла. Как мечи под корабельным носом,

Звенели льдинки... Ночь ушла. На заревом

Песке опит Ченслер. Шторм его на отмель бро-

сил

У скал Шотландии. С пробитой головой

Он спит, зарыв лицо в песок береговой,

XXI

И видит сон — Москву... Вот Гюнбьерн, Эрик Ры-

жий,

Турвалд, Лэйф Эриксон и Бьярни Херульфсон

По водяной гope всплывают выше, выше.

Тот плыл в Исландию и бурей унесен

В Америку. Другой под сводчатою крышей

Дряхлел в изгнании. Багрово озарен

Камином, опустив на грудь усы седые,

Он слушает певца. И песни молодые

XXII

О Северной Двине, о гибели богов,

О высшей доблести, о Торере — Собаке

Проходят перед ним, звеня клинками слов.

Драконы, солнца, львы и золотые маки

Сверкают на рядне девичьих подолов.

И песни плещутся, как роли алой браги.

В них спит грядущее, в них прошлое живет.

И кто хлебнет из них, тот молодость вернет.

XXIII

О детстве, о любви, почти забытой, ломкой,

Как в ящиках стекло, напомнят мне они.

Мне вспомнится январь и лыжный праздник,

кромкой

Рамп опоясанный, и за рекой огни.

Любимое лицо и стол с большой солонкой

И карнавал миров под скатертью в тени.

Тот бедный стол встает, как Фулэ снеговая

Неисчерпаемый. И пыль на нем живая.

XXIV

Ты встала у окна, закрыв рукой глаза.

И в мутных зеркальцах твоих ногтей качались

Пять городов, зима и гавань и леса.

В них можно было жить. Бесстрашье, гнев и жа-

лость

Неслись в молчании, нависшем, как гроза,

По белым уличкам. Но что ж от вас осталось,

Затопленные тьмой пять снежных городов

Планеты юности, и от тебя, любовь?

XXV

В буране домики, как в повести, стоят.

В них ключ моей тоски. За ставнями просветы.

В домах сапожники с портными говорят

О главном том, — о чем не вспомнили поэты.

И хлопья снежные по улице летят,

Как многолюдные, веселые планеты.

В воздушном корабле на ближнюю из них

Летят купцы с мешком браслетов золотых.

XXVI

Той ранней, голубой зимой пласты историй

Народов и культур, все пятьдесят веков,

Снежинкой сделавшись, носились на просторе.

Казалась светотень на лбах у стариков