Стихи и поэма

И перекошены во мраке статуй лица...

XVII

Но младший, — чьи виски жевательным тяжом

Утолщены, а взгляд горит умом и злобой, —

Там не был. Он сидел за письменным столом,

Где в башенном стволе воняет сырью гроба

Пасть библиотеки... Уж брызгала вином

Заря над головой его широколобой.

На коже слюдяной писал он: ... в чаще букв

Шел человек. Про жизнь шумел корявый бук

XVIII

Над люлькой; под семьей, как под судном, подпо-

ру

Подшибли; руль трещит в потопе бытия.

Вот рынки Гоа, где Камоэнс с богом в ссору

Вступил, разбойникам судом судьбы грозя.

И в Гоа, в долговой тюрьме, в лицо позору

На каторжной скамье глядит он как судья.

Лишь голова его, на стебле сильной шеи,

Под грузом выводов, склонилась тяжелее.

XIX

Над домом королей, окаченным зарей

Двух Индий; над венцом, что выковал вчера лишь

Торговец неграми! Над библией глухой

Трех океанов, где сочится кровью в залеж

Страниц топор отца!.. Не так же ль золотой

Добычей трудных дней ты черный трюм зава-

лишь,

Но, волей сил слепых иль дьявольской руки,

Боченки дома вскрыв, увидишь черепки...

XX

... Расколотыми в ночь затылками обляпав

Ступени, волоса приклеив к косякам,

Спят города. В снегу летящем гари запах

Пугает коней. Здесь князьям и бочарам

Попойку дал раздор. В окостенелых лапах

Эфесы сломанных клинков, осколки рам

Возле веранд. Кругом дома пылают. Меди

Трезвон на ратуше... Здесь меряли соседи,

XXI

Чьи гири тяжелей у жизни на весах,

Чья молодость буйней, чья истина моложе.

... Вот звезды сыплются c мечей. Столы впотьмах

Повалены. И гость заколотый в рогоже

В сад вынесен тайком... А полночь в воротах

Стучит в подвальный люк. Под задранною кожей

Синеют мышцы. В труп украденный свой нож

Пытатель истины вонзил, чтоб первый грош

ХХII

В копилку мысли лег рублем... Он как ребенок

В ночном лесу, когда под северной трубой

Ревет листва, и страх коню на перегонах

В кровь раздирает рот закрученной уздой.

Он бьется, как в цепях, в отеческих законах;

Рвет их и, цепь крутя с прикованной скамьей,

Бьет ею в купола судилищ, в лица судей,

И в череп неба бьет, уж не прося о чуде!

ХХIII

Джордано Бруно рос в монастыре. Тайком

Читал Ван-Гельмонта и Регио-Монтана.

Кадильниц хриплый звон и гул органа днем

Он слушал. Ночью труд и мысль. А утром рано

Поет животное вселенной за окном,

Смеется девушкой, жужжит листвой платана.

Столетий лопасти проносит колесом

Неисчерпаемый, живородящий дом.

XXIV

... Тогда он в ереси был обвинен. Но вскоре

Он свищет плетью в лад неслыханным словам

О небе и земле. То в школе, то в соборе

Громя попов, а то — рукой, сквозь копья рам,

Нагнувши клен планет к скамьям аудиторий,

Он весть свою понес торговым городам,

Где шкуру мир менял, где мысль роилась гуще.

И был сожжен живым, чтоб вслед за ним иду-

щий,

XXV

Сжав горсть его золы в суровом кулаке,

Поклялся быть неукротимым!.. У другого

Отец был мужиком. Ребенком на песке

Пред замком, с головой отца чернолиловой,

Вчера отрубленной, сидел он... Налегке,

Охлестан ужасом, бежал. Но каждый новый

День бил его в лицо и в душу лапой гроз.

Так стал он Мюнцером. Зрачков крутой закос,

XXVI

Из-под надбровных дуг, зажегся злом и силой;

Стал боевой трубой косноязыкий рот.

И ужас, вырытый в мозгу сплошной могилой,

Поднялся разумом, чтобы вести народ.

В те годы хлеб до тла Германия свозила

Обозом податей у замковых ворот.

Нужны баронам шерсть и золото. Крестьяне

Остались без земли. Глухой набат восстаний

XXVII

Ударил!.. Лапами лесистые хребты

Тянулись. Волоскoм на них двухвековая

Сосна. Внизу лежат книг меловых листы,

Разбухшие тома в ущельях раскрывая,

И старцы ледников бросают с высоты

Седины падунов... Ушла вода дневная.

На перевалы пар ползет, по глыбам скул

Шум водопадов слит в сквозной, всеобщий гул.

XXVIII. XXIX

Горят на башенках разбойничьи костры.

Туманною звездой мигает горный город.

Дымится кузница в лесу. Возле дыры,

Где ищут серебро, скрипит бадейный ворот.

Бегут стада овец на графские дворы.

Под ветром расстегнув корой засохший ворот,

Вдавив кожух в плечо тяжелою киркой,

Идут забойщики усталые домой.

XXX

Несутся облака, нагруженные солью,

И сыплют белых искр осиплый звон в лесах.

Качая лампы хвой, стуча дубовой голью,

Срывая камни с крыш и воя в рудниках.

И стонут путники, томясь трудом и болью,

Застигнутые тьмой и бурей в облаках.

И песню прежних дней в пастушеской лачуге.

Под лютни вьюг, поют за прялками подруги...

XXXI

Раскачивая гул тревоги по горам

Глухого Шварцвальда, ходил он, подымая

Деревни, рудники и города. И там,

Где Мюнцер шел, в волнах пожаров, расшибая

Ворота замков, бунт взрывался! Пополам

Расколото ярмо. И, шею разминая,

Каким еще никто не знал его, народ

Поднялся до неба затылком! Целый год

XXXII

Пятисотлетние гербы со стен крошились

Под ломом мужика впервые на земле.

Попы бежали в Рим. Монастыри дымились.

Шли усмирители по пеплу и золе,

И на обломки гнезд разбойничьих катились

Повстанцев головы. И замок на скале,

Раздавленный ногой войны, по нищим кровлям

Рассыпал кирпичи и вновь не восстановлен.

XXXIII

Пал Франкенгаузен. Последней голова

Вождя обрублена. И хомутище новый

Сжал деревень кадык. Но медные слова

Легенд гудят в веках под заревом становий

Как почернелые колокола. Едва

Взойдя, крестьянский рай обуглен. Лишь грозо-

вой