«Стихи мои! Свидетели живые...»: Три века русской поэзии

Но, пожалуй, только И. Бродского, в отличие от большинства его современников, тема осени (городской и деревенской, российской и прибалтийской, американской и европейской) сопровождала на протяжении всего его творческого пути. Уже в первых опытах он соединяет конкретное и абстрактное, личное и общее, и приметы пейзажа осмысливает в философских категориях. В пустом и немом саду царствует прозрачность и призрачность, тяготение распада приближает листья к земле, в гуле плодов слышен гул колоколов.

Великий сад! Даруй моим словам
стволов круженье, истины круженье,
где я бреду к изогнутым ветвям
в паденье листьев, в сумрак возрожденья.

(«Сад», 1960)

В дальнейшем эти особенности поэтики Бродского будут развиваться и углубляться, к ним добавятся, наряду с бытовыми реалиями, — географические и исторические, а также сочетание высокого и низкого: «воробьи — пролетариат пернатых — / захватывают в брошенных пенатах / скворечники, как Смольный институт» («Отрывок», 1967); «стручки акаций на ветру, / как дождь на кровельном железе, / чечётку выбивают» («С видом на море», 1969); «дождь панует в просторе нищем, и липнут к кирзовым голенищам бурые комья родной земли» («Осень в Норенской»); осень «ударяется оземь / шелудивым листом / и, как Парка, / оплетает меня по рукам и портам / паутиной дождя» («Осень», 1971).

В период эмиграции в обрисовке осени усиливаются иронические, мрачные, гротескные тона: «Осень в твоём полушарии кричит «курлы»; «Ты не птица, чтоб улетать отсюда. Зазимуем тут»; «светило, поднявшееся натощак»; в полях от холода хрустит капуста, «хоть одета по зимнему»; воде легче литься на землю, «чтоб назад из лужи воззриться вчуже»; вокруг «сплошной капроновый дождь»; «деревья кажутся рельсами, сбросившими колёса, и опушки ржавеют, как узловые леса» («Темза в Челси», «Осенний крик ястреба», «Заморозки на почве и облысение леса», «Полонез: вариация», «Муха», «Кончится лето», «Она надевает чулки…»). И стихотворение «Осень — хорошее время года…» (1995), завершающее осеннюю тему в поэзии Бродского и написанное в последнюю осень его жизни, тоже полно иронии и парадоксов. Вначале осень объявляется хорошим сезоном (с насмешливой оговоркой — «если вы не ботаник»), однако деревья протягивают руки, «оставшиеся без денег». Потом выясняется, что из-за чувства вины и нынешней моды природа приобрела тёмно-серый цвет. Но когда пойдут дожди, нам станет лучше, «потому что больше уже ничего не будет». А в концовке звучит гетевское «Остановись, мгновенье!» в тот момент, «когда достаёт со вздохом из гардероба / природа мятую вещь и обводит оком / место, выбитое молью, со штопкой окон».

И столько горечи в этих раздумьях автора (без обычного параллелизма осень — старость, вроде «Осень жизни, как и осень года, надо, не скорбя, благословить» Э. Рязанова), что кажется, будто он прощается не только с осенью, но и с жизнью (ведь «больше уже ничего не будет»), может быть, потому, что мы знаем о его близкой смерти в январе 1996 г.

Другой русский эмигрант, живший в Америке с 40-х годов, Николай Моршен в своих пейзажных стихах более традиционен: осень уходит по тропинке, «плечами зябко шевеля»; «плетётся мокрый листопад»; дождь кап-кап, «как из дырявой банки»; тополя «ломают нагие руки» («Уходит осень…», «Последний лист», «Журавли», «Времена года», «Последняя ласточка», «На ущербе»). Однако и ему не чужды новации. Последнему листку, летящему к земле, чудится в бреду, что «всё вокруг покачнулось и закружилось, кувыркаются облака, опрокинулось поднебесье, и такая во всём тоска об утраченном равновесье». Осень воспринимается не только как завершение и итог, но и как «строк и ритмов средоточье» с перечислением классиков, писавших об осени — Китс, Баратынский, Блок, Рильке (ср. с пастернаковской ассоциацией: «осенние сумерки Чехова, Чайковского и Левитана»).

Наиболее необычны два осенних стихотворения Н. Моршена «Лесная опека» и «Осень на пуантах». Одно серьёзное и грустное, другое забавное и шутливое. В первом лирический герой шёл по лесу, как нищий, «с протянутой душой» — и осень уронила ему в душу золотой. А свободолюбивый лес то ли взял «под защиту закона бродягу-ветрогона», то ли «с чувством превосходства шубой с барского плеча он пожаловал сиротство горемыки-рифмача». Но мы остаёмся в неведении, чем одарил лес героя — бродяжничеством или сиротством или и тем, и другим. Во втором стихотворении автор представляет пейзаж в виде театрально-концертной афиши, в которой признаки осени выступают как фамилии артистов: балетмейстер — Сила Ветров, костюмер — А. Вчерашний-Мороз, дирижёр — У. Листьев; поёт солист, «пляшут Я-Сень и О-сень в ан-Данте теней. А под занавес — И. Тишина». Игра слов великолепна!