«Стихи мои! Свидетели живые...»: Три века русской поэзии

Два других стихотворения «Письмо» (1855) и «Горящие письма» (1877) являются в сущности двумя редакциями одного произведения и представляют собой отклик на размолвку поэта с А.Я. Панаевой, во время которой она сожгла свою переписку с ним. Первый вариант (в виде незавершённого отрывка) более эмоционален и романтичен: «Плачь, горько плачь!», «Поэзии роскошные цветы — / Благоуханней молодости ясной!», «Прошедшее поругано жестоко». Второй — более спокоен и описателен, но несколько строк повторяются, в том числе антитеза злоба/любовь: «та рука со злобой их сожгла, / Которая с любовью их писала!» Если в ранней редакции утверждается, что письма «навеки погибли, как любовь, которая их сердцу диктовала», то в поздней высказывается сомнение в гибели любви: «Уж не горит ли с ними и любовь..?» Сомнению подвергается и первоначальное заявление о лжи и правде: жизнь скорее всего назовёт эти письма лживыми, так как вера в них давно поколеблена. Но прошло двадцать лет, и поэт теперь понимает, что жизнь так и не доказала ни правдивости, ни лживости их. Уже в начальном варианте были намечены определённые черты характёра героини, проявившиеся в её посланиях — непричастность «корыстному волненью», поэтичность, ясная молодость, искренняя любовь и вспышки злости. В окончательном тексте подчёркнуты свободолюбие, решительность, дерзость, с которой она не только сжигает письма, но идёт по жизни.

Но ты идёшь по лестнице крутой
И дерзко жжёшь пройдённые ступени!..

И себя включил автор в лирический сюжет: «И не как раб упал я на колени», т.е. встал рядом и наравне с возлюбленной, сделавшей свободный выбор.

Назвав своё стихотворение «Горящие письма», Некрасов, возможно, и не помнил пушкинское «Сожжённое письмо», но как будто отталкивался от него, заменив романтически-возвышенное «Гори, письмо любви!» повествовательно-прозаическим «Они горят», отказавшись от прежнего всплеска эмоций: «Плачь, горько плачь!» И не герой сжигает письма, а героиня. И вместо процесса горения передано содержание писем и характер той, что их писала. Стихотворение обрывается на высокой драматической ноте — на предчувствии роковых последствий: «Безумный шаг!.. быть может, роковой…», словно перекликаясь с печальными раздумьями об унылой и горестной судьбе, которыми заканчивалось «Сожжённое письмо».

Вслед за первыми некрасовскими «письмами» были написаны в один год (1858) два стихотворения — Н. Огарёва «Твоё письмо меня нашло…» и А. Апухтина «К пропавшим письмам». Если огарёвское в основном описывало состояние души и тела автора («в хандре, унылый, больной»), а письмо, пахнущее «жизнью благодатной», смягчило его страдания, как «сердечной песни голос внятный»; то в апухтинском были выражены чувства человека, часто перечитывавшего «заветные листы», которые он бережно хранит. В особенности дорого ему одно письмо, написанное любимой рукой, в котором было много раскаяния и слёз. И сам герой рыдал над ним: «Я оболью тебя слезами» (почти по-пушкински «Над вымыслом слезами обольюсь»). Однако письма пропали, неведомо, где они, у кого, и вернутся ли когда-нибудь к своему хозяину.

…Один в тиши ночной
С пустой шкатулкою сижу я,
Сгоревшая свеча дрожит передо мной,
И сердце замерло, тоскуя.

Мотив «сожжённого письма» органически вплёлся в романсовую поэтику. Одна из строф романса А. Бешенцова «Вам не понять моей печали» построена именно на нём: «Вам не понять моей печали, / Когда трепещущей рукой / В порывах гнева не сжигали / Письма подруги молодой».

Отзвуки «пропавших писем» Апухтина слышатся в раннем стихотворении А. Блока «Старые письма» (1899): «Вот они, грустные, полные страсти / Или любви без границ / Письма…»

Так и дрожат на страницах забытых,
В этих поблекших листах
Слёзы немые, — без счастья пролитые, —
Горе я видел в очах…

А в финале звучит ряд безответных риторических вопросов: «Что мне былое? Отблески счастья, / Отзвук погибшей неведомой власти? Разве я стану молчать?»

Ещё два женских письма были «получены» двумя советскими поэтами — И. Уткиным «Ты пишешь письмо мне, моя дорогая…» (1943) и Д. Самойловым «Получил письмо издалека…» (60-е годы). Первое получает солдат на фронте, «в пылающий адрес войны», и ему становится теплее от ласковых слов, и он надеется возвратиться домой и вместе с любимой перечесть эти письма как летопись боёв и как «хронику чувств». Второе письмо, «гордое, безумное и женское», пришло к адресату слишком поздно — «между нами пролегли века», «выросли деревья, смолкли речи, отгремели времена». Но герой по-прежнему любит и просит защитить его.

Реки утекли, умчались птицы,
Заросли дороги, свет погас.
Но тебе порой мой голос снится:
Анна! Защити обоих нас!