«Стихи мои! Свидетели живые...»: Три века русской поэзии

Большой интерес проявлял к природе М. Исаковский. В его стихах и песнях фольклорные и традиционно-поэтические пейзажные мотивы соседствуют с деревенским, колхозным бытом. Когда «осень срежет без ножа лесные кудри с яркой позолотой», деревня будет провожать призывников в армию («У нас в деревне», 1925); разгоняют осеннюю чёрную тьму наши звёзды — электрические лампочки («Догорай, моя лучина…», 1931); «эскадрилья спешащих на юг журавлей» пролетает над нами, и в город отправляется обоз с хлебом («Осень», 1934). Общий колорит осенних пейзажей Исаковского светлый, жизнерадостный («звонкий месяц выйдет скоро погулять по крышам хат», «хорошо в застенчивой прохладе», «словно стяги, краснеют рябины»), лишь временами проскальзывают грустные нотки: «И дождь, безусловно, некстати, / Доводит берёзу до слёз», «Дождь, который никому не нужен, / Беспрерывно хлещет, как назло», «Утопают в океане мрака / И огни, и люди, и слова» («Осень», «В глуши», «Осеннее»).

Многие из старшего поколения советских поэтов обратятся к теме осени в своём позднем творчестве — на пороге старости и в «оттепельные» годы. Так, ранний Н. Заболоцкий, будущий классик философской и пейзажной лирики, писал об осени скупо, пробуя изобразить её «архитектуру», «большие помещения осенних рощ» и перемежая при этом своё и чужое видение: облака как призраки, ветер гонит дым, листья валятся ворохом, листва устлала землю, природа леденеет; «лист клёна, словно медь, звенит, ударившись о маленький сучок»; «осенних листьев ссохлось вещество», «солнечная масса туманным шаром над землёй висит» («Начало осени», «Осень»). А в середине 50-х годов поэт сочиняет целый цикл «Осенние пейзажи», где с помощью метафор описывает «сырую хижину дождя» и стынущую в красном золоте землю; «пламя скорби свистит под ногами», с клёнов осыпаются «силуэты багровых сердец». Он не только обновляет известные образы («сыплет дождик большими горошинами», «словно девушка, вспыхнув, орешина засияла в конце сентября»; «закрывается тополь взъерошенный серебристой изнанкой листа»), но и создаёт оригинальные образы-метаморфозы, в основе которых лежит перевоплощение одних существ в другие. Природа одухотворена и способна мыслить.

Здесь осень сумела такие пассажи
Наляпать из охры, огня и белил,
Что дуб бушевал, как Рембрандт в Эрмитаже,
А клён, как Мурильо, на крыльях парил.

(«Гомборский лес»)

Поздний Л. Мартынов разнообразит картины осени современными понятиями, вплоть до терминов («пауки аэронавствуют на паутинах», ветер сквозь «эфирный гвалт» срывает листья с цветных древес). Вообще, природа видится ему через призму цивилизации: «осины в лисье-рысьих палантинах наденут меховые парики» («Лесной массив красив»); ветер-скальд встречается с солнцем — премьер-министром связи («Осенний ветер»); осенний месяц заготовок газетных листьев стрижёт на зиму «листаж лесов» («Осенний заголовок»).

Если мартыновская осень окультурена, то у А. Тарковского она душевно близка поэту и общается с ним. «На склоне горчайшей жизни, исполненный печали», он входит в безлиственный лес и смотрит, как по седым ветвям стекают чистые слёзы, «и плакали деревья накануне благих трудов и праздничных щедрот» («В последний месяц осени»). Но иногда ему не хочется верить деревьям, их «нищему покою», они притворщики и желают взять тебя в «зимний сон» («Какие скорбные просторы…»). Тарковский чувствует родство с листьями-братьями и просит укрепить его в жизни («Сколько листвы намело…»). Да и сама жизнь похожа на лист пятипалый:

Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло.
Только этого мало.

Всё, что сбыться могло,

Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло,
Только этого мало. <…>

Листьев не обожгло,

Веток не обломало…
День промыт, как стекло,
Только этого мало.