«Стихи мои! Свидетели живые...»: Три века русской поэзии

На пропуск одной строки после 5-ой давно обратили внимание исследователи, объясняя его по-разному: «незавершённостью работы» (В. Брюсов), случайной ошибкой (Б. Томашевский), стремлением «выразить быструю последовательность событий» (Н. Измайлов), «драматизмом рассказа» (А. Гукасова), мистификацией читателя (Е. Хаев). С. Фомичев предполагает, что деформация этой строфы была допущена при переписке в беловой автограф, а Я. Левкович считает, что происхождение ошибки установить невозможно, так как черновик рукописи не сохранился.

Попробуем и мы высказать несколько соображений по этому поводу. Начнём с того, что Пушкин всё время посмеивается и над своими программными заявлениями, и над ожиданиями публики и критики. С другой стороны, пропуск так «спрятан» в строфе, словно недостающая строка никуда не исчезала. В какой момент автор преподносит нам этот «сюрприз», как его подготавливает и обставляет? Во-первых, строчка исчезает в самый кульминационный момент «двойной паники» — обморока старухи и бегства «кухарки». Нагнетание «страстей» и «ужасов» делает пропажу строки на фоне неожиданного разоблачения и исчезновения лже-кухарки и незаметной, и символической. Вовторых, XXXVI строфа тематически и интонационно не обособлена, а примыкает к предыдущей, где напряжение достигает апогея — возглас ужаса: «О Боже! страх какой!», смысл которого разъясняется после строфического пробела — «Пред зеркалом Параши…». В-третьих, в XXXV октаве нагнетается 5-членная рифма на -ой, и созвучие длится и в следующей, «дефектной» октаве (см. выше). В этой рифменной веренице выпадение одного члена не ощущается. Очевидно, что в XXXVI строфе происходит смысловой и формальный «взрыв», полностью разрушивший октавный канон: взамен 8 стихов — 7, перенос рифмы из предшествующей октавы, причём рифма не тройная, а двойная; двустишие имеет не мужские, а женские клаузулы, и последующая строфа начинается той же рифмовкой АвАв… вместо аВаВ.

Такой же принципиальный отказ от догматизма и установка на «эффект обманутого ожидания» наблюдаются и на других уровнях стиховой структуры.

Во вступлении Пушкин декларирует своё обращение к «рифме наглагольной» и ко всему словарю, в том числе к «мелкой сволочи», союзам и наречиям, — «все годны в строй». И первая октава почти сплошь «наглагольная»: 5 глаголов в рифмах (надоел — хотел — совладел, живут — приведут), во II — 3 (разрешу — спрошу — пишу), в III — V — по 2 — 3, а затем в пяти строфах подряд ни одной глагольной рифмы. Дальше они то возникают, то пропадают, а XXIII октаву «прошивают» насквозь: идеал — читал — вникал, узнали — печали — привлекали, могла — внесла. И мы начинаем замечать не только игру в появлениеисчезновение глагольных рифм, но и их грамматическую неоднородность, т.е. сочетание в рифмах разных частей речи. Так, на 22 полных глагольных (14 тройных и 8 двойных) приходится 14 смешанных, что в целом составляет 24% всего рифменного состава. Наречий в рифмах в два раза меньше, чем глаголов — 12% (ср. в VIII главе ЕО первых — 5%, вторых — около 15%), преимущественно в разнородных сочетаниях (всегда — молода — горда, вдруг — испуг). Любопытно, что наречия опередили как местоимения (7%), так и прилагательные (менее 10%). Значит, поэт следует своей декларации — «Отныне в рифмы буду брать глаголы» и «подбирать союзы да наречья», хотя союзов нет, но есть частица в «союзе» с местоимением («что же»).

Автор то повторяет в рифмах одинаковые части речи (осталась — таскалась — сбиралась, Маврушки — полушки — старушки), то сочетает разные (Покрову — живу — наяву); прибегает к составным рифмам (увечья — наречья — сберечь я) и омонимическим (припала страсть — обокрасть — какая страсть); пользуется внутренними созвучиями (стряпуха — старуха, отменно — тени, там — летать) и «теневыми рифмами» (термин В. Баевского): слоги — ноги — строги и Богу — дорогу, браковать — стать — рать и солдат — парад). Слова различных рифмопар в соседних стихах как бы «перезваниваются» друг с другом: совладел и славу, нежно и погружена, разбирая и обратясь, рукава и резвушка. Краезвучия буквально сплетаются в многозвучные рифменные узоры: котов — нескромный — часов — Коломной — домов — тёмной — оно — полотно.