Читаем Стихи о войне полностью

Стихи о войне

Александр Александрович Блок , Игорь Васильевич Северянин , Любовь Безуглова , Николай Степанович Гумилев , Сослан Черчесов

<p>Из поэмы «ПАВЕЛ ЧЕРНЫЙ»</p>* * *В начале тридцать второго в Карелию ехалЧерный —Густо татуирован, жилист, немыт, небрит.Ехал он из Одессы, с любимого Черного моряНа чортово Белое море. Чорт его побери!Как раз в арестантском вагоне стукнул емутридцатый.Стократно благополучно бежавшие от погонь,Были с ним вместе взяты в доску свои ребята,Прошедшие медные трубы, воду, водку, огонь.Ехали долго и скучно: пять суток резались в карты;Сто раз прошли через руки деньги, жратва, табак…Вагон, как осенняя муха, полз по холодной карте,И Черному показалось, что дело его – табак!Если глядеть в окошко: камень, камень и камень,Снег да кривые сосны, и кругом никого,Если вцепиться в решетку да потрясти руками,Услышишь запах железа и проклянешь его.До теплой Одессы тыщи простуженныхкилометров.А вор все равно, что птица, серенький соловей, —Нету теплого дома… Кто виноват, что нету,От холода и от клетки, от мыслей в своей голове.Нету теплого дома… Кто виноват, что нету,Нету у человека печки, тепла, угла?Нету такого места, чтобы взял ты билеты,Уехал – и никакая власть тебя не взяла.Говорят, что у маминой юбки самое теплое место,Что приятно со старым папкой в поддавкипостучать.Говорят, человек как кошка, любит старое место,Любит собственных шкетов на руках покачать.Кто его знает? Ноги шли не на те пороги,Не пробовал Черный этих приятных и тихих штук.Выбрать ему не дали. А на любой дорогеУ дырявых подметок одинаковый стук.Как и других – родили, кинули в подворотню.Дворник нашел под утро. Пошевелил носком.Видит – живой мальчишка; выживет, будетработник,Скорей же всего подохнет. И сунул в сиротскийдом.Сиротский дом трехэтажный. В стенах глаза и уши,Если бывал – так знаешь. Не бывал – не поймешь!Давал император трешку в год на живую душу.«Смоешься – станешь вором. Не смоешься —так помрешь».И вышла такая привычка: загнут на любом изследствий:«Что же это вас толкнуло? Кто папа и мама вам?» —Встанет Черный и скажет: «Очень приличноедетство,Очень прекрасная мама, а воровал я сам!»Наутро довез их поезд до самого края свету,Ссадил и поехал дальше, куда-то в тартарары.Взглянули на солнце – нету! Взглянулина звезды – нету!И нету на белом свете другой подобной дыры.Кто-то сказал в молчанье: «Зовется город Сорока…»И даже те, что успели приговор позабыть,Тут при помощи пальцев вновь сочтя свои сроки,Загрустили, что долго придется в Сороке быть.Они прошли через город без песен и разговоров.Никто не кидался к окнам, не выбегал встречать:Мало ли на работу ведут через город воров —К ним раз навсегда привыкли и бросили замечать.А если и замечали, то говорили мельком:«Снова ведут рабсилу…» И, уловив на слух,Воры, сердясь, считали это названье мелким,Вставал на дыбы их гордый паразитарный дух.Черный сказал с усмешкой: «Вот оно – Белоеморе.Если казенным сладким подавишься калачом,Если засохнешь с горя, если тоска уморит,Снегом тебя засыпет, и никто не при чем».И повернули в поле. Вот бы сейчас самовара!Хватить бы по два стакана, по третьему наливать.Идут в шикарных пальтишках девчонкис Тверского бульвара,Их еще не успели переобмундировать.Черный на них смеется, на моды их и фасоны.Он бы за них копейки ломаной не отдал.Но их манто и чулочки немного не по сезону.А это удачный повод, чтоб учинить скандал.Черный подходит фертом к заднему из конвойныхИ задушевным тоном в ухо кричит ему:«Скидывай полушубок, поносил – и довольно;Девочкам пригодится, а тебе ни к чему!»И конвоир внезапно смотрит в упор на вора,И оба стоят, как рыбы, широко разинув рты.Черному ясно видно, что это же Васька Ворон,Одесский уркан. И разом они произносят: «Ты!»Но тотчас же вспоминают каждый свое назначенье,И конвоир снимает руку с его плеча.И Черный бьет его в ухо, отчасти для развлеченья,Отчасти от горькой обиды, а более сгоряча.Но, подоспев, другие Черному крутят руки,Такие крепкие парни – они медведя сомнут —И, несмотря на силу и все одесские штуки,Черный надежно связан в каких-нибудь пять минут.«Крепко ж вас откормили даровыми пайками!»Он с уваженьем смотрит на связавших его.Он для смеха поводит скрученными руками,Но эти грозные жесты не трогают никого.Никто на него не смотрит, как будто на целомсветеТолько одно глухое похрустыванье шагов.Колонна идет в молчанье сквозь перекрестныйветер.И крыши первых бараков встают посреди снегов.* * *В эту минуту Черный, закутанный в полушубок,Ругаясь, брел по лагпункту. Кругом – как в адутемно,Снег летит, как из пушки. Черный добрел до клуба,Свернул налево и стукнул в заснеженное окно.В пристроечке рядом с клубом, в симпатичномкуточкеО два окна с печуркой скоро уж год как жилЛагерный живописец, Яков Якович Точкин,С большим котом Еврипидом, с коим оный дружил.Як Якыч был богомазом, всю жизнь он писал иконыВозрастом не моложе, чем пятнадцатый век.Издревле в Марьиной роще на этом деле исконномИмел отличную прибыль усидчивый человек.В доброе старое время все сходило прекрасно,Як Якыч жил содержимым купеческих кошельков.Потом купцы испарились, а он яичною краскойВсе так же писал Иисусов, апостолов, ангелков.Но рынок сбыта сужался (музеи – их не обманешь).Иконы лежали годами… Як Якыч придумал плант,По коему можно быстро изжить пустоту в карманеИ не оставлять втуне свой природный талант.Он стал рисовать червонцы: купюры по пять и десять,Но если за фальшь в иконах бывал в старину он бит,То нынче за фальшь в червонцах давали по пятьи десять;Як Якыч влип и поехал осваивать новый быт.Едва он успел приехать, как Волков его вызываетИ говорит: «Художник? Як Якыч глаголет: «Да».«Портреты писал с натуры?» Як Якыч ему называетВсех святых, что писал он. А портрет – ерунда!Портрет кто хочешь напишет! Волков, услышав это,Ему говорит: «Художник, все создам для тебя,С лучших моих рабочих будешь писать портреты,С одним условьем: чтоб каждый мог узнавать себя».Дал ему Волков краски, кисти, холст, помещенье,Достал с большими трудами уголь, масло и мел:И Як Якыч назавтра с некоторым смущеньемПервого клиента написал, как умел.Правда, тот возмущался своим пророкоподобнымИ вместе ангельским видом и пробовал говорить,Что все же он бывший жулик и его неудобноПисать ангелком, как будто он прошлое хочетскрыть, —Но это были придирки, портрет получился отменный,С того момента Як Якыч на холстах написалДесятки героев лагпункта; ударников, рекордсменов.Почетная галерея глядела на клубный залСвоими, по большей части, голубыми глазами;Як Якыч любил голубое, но, собственно говоря,Он в этом мало повинен, – его заказчики самиПросили: «Сваргань поярче, чтобы не было сентября!»Ошеломив клиента пронизывающим взглядом,Одно из трех за основу брал вдохновенный кустарь:Батальный портрет – суровый, статский портрет —с парадом,Грустный портрет – с мечтаньем, так, как писаливстарь.И писал сообразно, в трех различных манерах,Писал сурово и честно, иконы почти забыл.Однажды лишь, не сдержавшись, старого инженераСделал под Саваофа, уж очень похож он был.Когда появился Черный, Як Якыч сказал:«Батальный!»Не входя в объясненья, вытащил пук кистей,Свою большую политру, и на холст моментальноЛег славный облик героя во всей его красоте.Сверх белой масляной краски на щеках он вывел розы,Приклеил над каждым глазом дугой смолянуюбровь,Поставил героя в позу, чтоб получилось грозно,Чтоб в жилах играла кровь!Глаза написал лазурью, нежным берлинским цветом.Левый глаз не удался: в глазе печаль и мгла-с!Зато подобен комете, бесподобен и светелПравый геройский глаз.Потом написал он плечи: расправь их – упрутсяв тучи,Согни их втрое – не спрячешь. И ото всей душиЧерный бормочет: «Лучше, еще два мазочка, лучше,Пиши, дорогой, пиши!»А в сущности он взволнован уже не самим портретом,Портрет в его представленье почти висит на стене.«И где он будет повешен, и скоро ли будет это,Вот, дорогой художник, что интересно мне!»Як Якыч ему методично ответил по каждомупункту:Что повесят, что скоро, что в клубе, что это факт.И Черный пошел, довольный, в клубный театрлагпункта,Где только что все затихло и начался третий акт.Главный герой на сцене в роль вошел моментально,Воры с неподдельным чувством играли себя самих.Автор, как все блатные, немножко сентиментальный,Умел добраться до сердца таких же, как он,блатных.Герой, под влияньем любимой бросивший блатнавеки,Работает на заводе, где она секретарь.Злодей – кулацкий сыночек – крадет бумагии чеки,С расчетом, что бывшего вора заподозрят, как встарь.Зал обижен за вора, в зале не дышат даже…Герой, ничего не зная, приводит своих корешков,Он им рекомендует тотчас же бросить кражиИ, по его примеру, честно встать у станков.Но герой заподозрен. Приезжает угрозыск.Герою с его друзьями грозит арест и тюрьма.Друзья при виде агентов кричат герою с угрозой:«Ты нас завел в ловушку!» – а в зале сходят с ума.В зале столпотворенье достигает предела,Иоська вскочив со стула, кричит герою: «Скажись,Скажись им, Коля, в чем дело!» И тот говорит,в чем дело,И приходит развязка и счастливая жизнь.В зале вздох облегченья, в зале – за добродетель:Пускай у слепой фортуны не плутуют весы!Зал заметно растроган, воры рыдают, как дети,И нежные девичьи слезы капают на усы.

1933–1937

Перейти на страницу: