Стихи остаются в строю

Суров январь сорокового года,
Покрыты белым пухом берега.
Синоптик мрачен. Скверная погода.
Шуршит в заливе скользкая шуга…

Весь день над шаткой палубою тучи,
Стоят морозы несколько недель,
Январский лед, тяжелый и колючий,
Плавучую сжимает цитадель.

На корабле сбираются к обеду,
Встречают кока дюжиной острот,
Течет спокойно мирная беседа,
Пока ее тревога не прервет.

Война, война… На строгости традиций
Она не отражается ничуть,
И горе вам, рискнувшим не побриться,
И вам, шинель забывшим застегнуть.

Но вдруг ворвался в шумные отсеки
И зазвенел прерывистый сигнал,
Единым звуком в каждом человеке
Он мускулы спружинил и собрал.

Клокочет море. Сипло завывая,
Холодный ветер палубы сечет,
А вдалеке, как будто неживая,
Лежит земля, закованная в лед.

И тишина минуты на две, на три,
Как перед смотром части войсковой,
Перед началом оперы в театре
Или в глухой тайге перед грозой.

Природа мрак над Балтикой простерла,
Померк под снегопадом зимний день.
Шестидюймовок стынущие жерла
Нащупывают первую мишень.

За этот миг ледовою коростой
На корабле железо обросло.
Ты не легко, не шуточно, не просто,
Жестокое морское ремесло!

Но для того, кто в молодости выбрал
Бесстрашие вечным спутником своим,
Нужна работа крупного калибра
И крепкий шторм подчас необходим.

Чтоб, никогда не ведая испуга,
Смотреть, как в черный вражеский зенит
Пружина боя, скрученная туго,
Молниеносным залпом зазвенит.

Как жадно звуки схватывает разум,
Когда мишень на целике видна,
И наконец магическим приказом
Звучит короткий возглас ревуна.

И сразу башня вздрогнула… другая…
Небесная качнулась высота,
Оранжевое пламя изрыгая,
Орудия взметнули хобота.

Казалось, море выло и гудело,
Противник бил наводкою прямой,
Эсминец рыскал в зареве обстрела,
Фонтаны оставляя за кормой.

Разбиты восемь движущихся точек.
Осталось две, они еще палят.
В предсмертной злобе раненый наводчик
Шлет свой последний яростный снаряд.

А в это время где-нибудь в Сибири,
Быть может, на краю материка,
В просторной и натопленной квартире
Ласкает сына нежная рука.

Вихрастый и взъерошенный мальчишка,
Ему совсем не хочется в постель,
Пред ним до дыр зачитанная книжка
И корабля картонная модель.

Уже двенадцать. Передана сводка,
А он не спит. И в шуме у крыльца
Ему все время слышится походка
На вахту заступившего отца.

И видит он клокочущее море
И слышит рядом плачущую мать,
А женщина, суровая от горя,
Все думает: сказать иль не сказать?..

И сдерживает, пряча телеграмму,
Рыданья, в горле вставшие комком…
— Усни, сынок! — А он твердит упрямо,
Как все мальчишки: — Буду моряком!..

1940

Григорий Кац

Курганы