Стихи про меня

Тур Хейердал показывал полинезийцам фото­графии манхэттенских небоскребов, с удивлени­ем отмечая, что никакого впечатления они не производят. Зато снимок семьи на фоне двухэтаж­ного дома аборигенов потряс. Соотнесение зда­ния с человеком убеждало, тогда как небоскребы проходили для полинезийцев, очевидно, по раз­ряду природных явлений. Тем они, небоскребы, и впечатляют, да и вся нью-йоркская эстетика: она принципиально нова для горожанина Старого Света. Даже для такого подготовленного, как Ма­яковский. Пастернак, противопоставляя его дру­гим (поэтам и не только поэтам), писал: "Осталь­ные боролись, жертвовали жизнью и созидали или же терпели и недоумевали, но все равно были ту­земцами истекшей эпохи... И только у этого но­визна времен была климатически в крови". При всей готовности к новизне, Маяковский был вос­хищенно подавлен Нью-Йорком, в чем признавал­ся с простодушной откровенностью: "Смотрю, как в поезд глядит эскимос", "Я в восторге от Нью-Йорка города", и даже совсем по-детски: "Налево посмотришь — мамочка мать! / Направо — мать моя мамочка!" Через несколько лет после своей американской поездки (лето — осень 1925 года) он написал: "Я в долгу перед Бродвейской лампионией", по сути расписываясь в том, что Нью-Йорк оказался ему не по силам. Два десятка стихотво­рений, составивших цикл "Стихи об Америке" — плоская публицистика с единственным вкрапле­нием поэзии. Единственным — но каким!

"Бруклинский мост" — шедевр поэтической ведуты. Город вообще описывать сложнее, чем природу. Не накоплена традиция, городские "леса второго порядка" (выражение Хлебникова) выросли куда позже, чем леса Гесиодовых "Тру­дов и дней", Вергилиевых эклог и всего того, что за столетия сказано о природе.

Маяковский в "Бруклинском мосте" дает не­обыкновенной красоты и силы образы: "И толь­ко одни домовьи души / встают в прозрачном свечении окон" или "Поезда с дребезжаньем пол­зут, / как будто в буфет убирают посуду". Мета­форы точны. Мне известно это достоверно, не только потому, что в городе прожито семнадцать с лишним лет, но и мое первое потрясение было вполне маяковское: впервые я увидел Манхэттен вечером 5 января 1978 года сквозь Бруклинский мост.

Остальные "Стихи об Америке" — насквозь идеологически предвзяты (даже советский Сельвинский назвал их "рифмованной лапшой кума­човой халтуры"). Слышен революционный поэт, который еще в 20-м году написал: "Красный флаг на крыши нью-йоркских зданий". И в единствен­ном выдающемся стихотворении цикла есть ха­рактернейшая ошибка: "Отсюда безработные/ в Гудзон кидались вниз головой". Бруклинский мост перекинут через Ист-Ривер, до Гудзона пол­тора километра по прямой. История ошибки по­учительна.

Строфа про безработных в черновике вписа­на отдельно и другими чернилами — скорее все­го, после отъезда из Штатов, когда издали было не разобрать, где какая река. Первый, свежесо­чиненный вариант поэт читал в Нью-Йорке; как сообщала эмигрантская газета "Русский голос", из публики сказали: "Не забудьте, товарищ Мая­ковский, что с этого же моста часто безработные бросаются в воду, разочарованные и измученные жизнью". Сказали по-русски — на языке Маяков­ской Америки. Иных языков он не знал, как и побывавший тут тремя годами раньше Есенин. Но тот объехал Штаты в качестве экзотического мужа Айседоры Дункан — оттого столкнулся с американской Америкой, взбесившей его снис­ходительным вниманием к брачной прихоти звезды, и жаловался Мариенгофу: "Знают боль­ше по имени, и то не американцы, а приехавшие в Америку евреи". Они-то составили все Соеди­ненные Штаты и для Маяковского.

В своем поэтическом хвастовстве — "Мы це­луем - беззаконно! - над Гудзоном / ваших длин­ноногих жен" — Маяковский несколько преуве­личил. Длинноногий объект был единичным и конкретным. Звали ее Элли Джонс, в оригина­ле — Елизавета Зиберт, эмигрантка из России. В 93-м я познакомился с их дочерью Патришей Томпсон (через десять лет она выпустила книгу "Маяковский на Манхэттене") — рослой, с круп­ными чертами лица, низким голосом, удивитель­но похожей на отца. Вот она уже несомненная американка, знающая по-русски десяток фраз. С подобной женщиной Маяковский вряд ли смог бы вступить в отношения, хоть бы и беззакон­ные. Он ведь посетил не столько Соединенные Штаты, сколько тогдашние Брайтон-Бичи. Как сам писал: "Я мог ездить только туда, где боль­шие русские колонии". Эмигрантской Америкой обычно ограничивается общение со Штатами и для сегодняшнего человека из России.

Что до Нового Света, его Маяковский и не собирался открывать. Итоговое заключение он сделал до прибытия: "Я б Америку закрыл, слег­ка почистил, / а потом опять открыл — вторично". Этот манифест, это американское завеща­ние поэта написано по дороге туда — стихотво­рение "Христофор Коломб" датировано точно: "7.VII. Атлантич. океан". То есть как поступить с Соединенными Штатами, Маяковский решил за двадцать дней до первого шага по территории страны.