Стихи. (В переводах разных авторов)

Наперерез олень помчал, склонив рога,

И бок коню вспорол. Король Эохайд отпрянул,

И выхватил свой меч, и острие нацелил

Против оленя. Рог, ударившись о сталь,

Вдруг зазвенел, как будто был из серебра, -

О сладостный на слух, волшебный, грозный звон!

Скрестились рог и меч, в борьбе тесня друг друга,

Как если бы сошлись олень с единорогом

В бою средь африканских Лунных гор.

Но наконец рога двойные, вспять подавшись,

С размаху под одним ударили, пронзив

Коню живот. Король Эохайд отбросил меч

И, обхватив рога могучими руками,

Глазами впился в глаз зеленый, как волна.

Так в пешей схватке взад-вперед они топтались,

Покуда вся земля вокруг не сбилась в топь.

Сошлось с бедром проворным мощное бедро,

А руки, что в себя вобрали силу мира, -

С копытом и ветвистым рогом, быстроту

Впитавшими из тонкой пустоши воздушной.

И сквозь кустарник, по корням, плющом увитым,

Ломились, искры высекая из камней,

Под крики птиц в листве и стрекотанье белки.

Но наконец король к стволу большого бука

Притиснув жесткий бок, оленя повалил

И, на колени встав, занес кинжал. И тотчас

Олень исчез, как тень, бесследно; только крик -

Как скорбный стон того, кто горестно кричит,

Навек с немыслимым сокровищем расставшись, -

Блуждал в голубизне и зелени листвы

И вился ввысь, в полете распадаясь,

Пока не стало все как тень или виденье, -

Когда б не топь вокруг, когда б не лужа крови

И конь растерзанный.

Король Эохайд бежал

До самой Тары, не переводя дыханья,

Пока не увидал раскрашенной стены

И бронзовых колец на тисовых столбах

Больших ворот; но хоть светились тусклым светом

От ламп висячих все распахнутые окна,

Ни скрипа двери, ни шагов не доносилось,

И голоса не долетали с тропок сбитых,

Что ко дворцу вели от пашен и колодцев;

Ни позади, ни впереди ни звука

Король не услыхал, — и лишь на горизонте

Мычало стадо, по болоту пробираясь.

Дурная весть для королей — молчанье в доме,

Куда с победой возвращаются. Король

С дрожащим сердцем меж столбов пройдя, увидел:

В безлюдной пустоте огромной тронной залы

Сидит, бледна лицом, пряма и недвижима,

Этайн — и острый меч у ног ее блестит;

Вцепились пальцы намертво в скамью,

Взор холоден и тверд, поджаты губы:

Неведомая страсть ее одела камнем.

Заслышав звук шагов, она очнулась -

Но только лишь король раскрыл пред ней объятья,

Вскочила со скамьи и молвила, отпрянув:

«Я отослала в лес и на поля

Всех воинов и слуг высокой Тары:

Желаю я, чтоб ты один судил

Ту, кто винит себя. Найдешь безвинной -

Она в лицо знакомое не взглянет,

Покуда приговор не огласишь.

Найдёшь виновной — больше никогда

Она в лицо знакомое не взглянет».

Тут побледнел король, как и она,

Постигнув, что сейчас уста ее откроют,

Что означает страшный этот день.

«Ты сам меня привел, — рекла она, -

Туда, где брат твой Ардан восседал,

Не двигаясь и с места не сходя,

Окованный недугом неизвестным;

Ты мне велел заботиться о нем,

А коль умрет — курган над ним насыпать

И огамом прозванье начертать».

«Он жив?» — спросил Эохайд.

«И в добром здравье».

«Коль живы он и ты, не в тягость мне

Иные злоключенья и утраты».

«Я приказала уложить его

Под этой крышей и сама ему

Носила пищу — он вкушал из рук моих

Неделя за неделей. И когда

Я спрашивала: “Что тебя терзает?” -

Молчал в ответ и лишь терзался горше,

Но я не унималась. Наконец

Он выкрикнул: “То, что меня терзает,

Безгласным камнем сердце облекло”.

И я сказала: “Что бы ни таил ты,

Крушение надежд иль смертный ужас, -

Откройся мне, и я пошлю гонцов:

Пускай весь мир объедут, но найдут

Тебе лекарство!” Тут он крикнул в голос:

“Ты день за днем о том же вопрошаешь,

А у меня бушует в сердце буря,

Могучий вихрь несет меня и кружит

И понуждает тайну оберечь”.

“Пускай таишь дурное помышленье, -

Я возразила, — ничего дурного

Не будет в том, коль выскажешь его;

А что оно дурное, нет сомнений,

Коль высказать его — и то ужасней,

Чем заживо себя обречь могиле,

А нас терзать догадками пустыми,

Тенями, помрачающими ум”.

Он все молчал. И я тогда склонилась

И прошептала, чтоб никто не слышал:

“Коль муку эту женщина наслала,

Я воинов за нею отряжу

Куда ты скажешь, хоть и в дальний Лохлан,

И будь ей то на радость иль на горе,

И кто б ни вышел на ее защиту, -

Они возьмут ее и приведут

Взглянуть на дело рук ее коварных:

Пускай погасит стог, что подожгла;

И будь она в шелках или в короне,

А все ж смирится, ибо в сердце знает,

Что в этом мире нам один удел,

Что с нас довольно — пусть на краткий миг -

Мужьям и детям даровать блаженство”.

И тут поддался он помимо воли

И высказал, что жаждал утаить,

Хотя и жаждал высказать безмерно.

Вздохнул и молвил: “Ты, лишь ты сама

Могла б найти лекарство от недуга”.

Я поднялась и вышла. Девять дней

Вкушал он пищу от чужих людей,

А я металась девять дней в кругу

Раздумий гибельных, шепча порою,

Что лишь могильный холм неисцелимый

Сомненье усмирит и состраданье.

А через девять дней я вновь предстала

Пред ним и, тихо голову склоня,

Велела в час полночный тайно выйти

И разыскать лачугу лесоруба

От Тары к западу, в орешнике густом

(Надежда сил придаст ему, я знала),

И ждать там друга, что, как он сказал,

Найти лекарство может от недуга, -

И друг придет.

Когда сгустилась ночь,

Я пробралась сквозь буковую чащу

И дом нашла в орешнике густом.