Стихофразы

А наискосок в окно забредает лучик.
И шепчет: ты такая милая, самая лучшая,
никакие там не болота и не решётки,
хорошо там…
Ни стрела, ни сглаз тебя не настигнет,
ни ножу не поддашься,
ни грабежу…

Мама, папа, простите.
Я не очень верю. И всё-таки ухожу.

За каменной стеной [13]

Я клянусь, по-другому не было, хоть убей.
Анфилады арок, башен лихой парад –
и стена. Я живу с тобой, за тобой, в тебе,
я всего лишь хижина, ты мой усталый град.

Здесь храбры юнцы и сдержанны их отцы –
отголосок войн совсем ещё не зачах.
И светло воздеты вверх – на врагов – зубцы.
И седое время спит на твоих плечах.

Как подогнаны камни, проложен за слоем слой
и за веком век, а сверху – последний день.
Бледно-жёлтый от солнца. Наш, настоящий. Свой.
Горьковато-пряный от летних тугих дождей.

Я лишь точка на карте. Ты прорисован весь,
ты кольцо, ты пояс, вьюн, ты сквозь тлен и пыль…
Я леплюсь внизу, мне страшен крутой отвес.
Я стелюсь, как мох, лаская твои стопы.

За тобой, по слухам, грозно змеятся рвы,
и настелены степи – в долгий и ровный ряд,
и дорога, от солнца белая, и ковыль,
и холмы, холмы – как будто морская рябь…

Я живу за стеной – за спиной – здесь ветра слабей,
здесь и грозы льнут не ко мне – к твоему плечу.
Я умру за тебя. С тобой, за тобой, в тебе.
Я не вижу, а что там дальше… и не хочу.

Лёгкая рука. Бабушкина… [14]

Было в доме чисто, немножко тесно. Вечер был морозен и ясноглаз… А в руках упруго ходило тесто: лёгкое, не липкое, в самый раз… Маме вспоминалось: кувшин прохладный, в нём под пенкой свежее молоко…

Песни затевала – негромко, ладно, и они подхватывались легко. К ней на дворик первой весна ступала, ветерок проказничал, баловник… И – на зависть – густо цвели тюльпаны, помню, под окошком алел цветник…

Вот жила. Не жаловалась устало на стряпню, на стирку… на ребятню… И машинка весело стрекотала, шила – не тужила, на всю родню. И простая ткань расстилалась шёлком с жилистой и твёрдой её руки. Простыни, пелёнки и распашонки. Платья, сарафаны и рушники. Всё вилось и спорилось под руками, как-то ловко ставилось (на своём).

Только эта лёгкость – она такая, молодым, пожалуй, и не в подъём…

С четырьмя детьми – полный воз мороки, в радости ли, в горе, впряглась – вези! Помнишь вёдра? Те, десятилитровки, от колодца по снегу, по скользи…

Каждый день, усталый и напряжённый, детства моего дорогая кладь…

Помнишь ли ухват – наш «рогач» тяжёлый, и утюг – чугунный (поди погладь!), а походы в чащу – где глубже, глуше, а грибов корзинищи – руки рвать… а погодков дочек – да через лужи, маму с тётей Ниной под мышки хвать…

Шила без очков – ну почти не щурясь… нитку лишь в иголку звала продеть. И цветы на пяльцы ложились шустро. Мельтешили спицы – не углядеть. Выбрала мне имя она по святцам… Сказку помню: девица в теремке… Синие прожилки текут, ветвятся, по её – на кресле – сухой – руке…

Силушку остатнюю время вычло, чтобы нам прибавить в грозу-метель. Хочется погладить. А непривычно, и у нас не принято. А затем…

Креслице её перешло внучатам. Кажется, что времени вопреки – там, на подлокотнике… отпечаток

лёгкой, невесомой её руки…

Львиная доля [15]

– Что, советник, устал советовать?