3
Проснулся в лире дух Алцея, —4
И рабства пыль слетела с ней.5
От лиры искры побежали6
И вседробящею струей,7
Как пламень Божий, ниспадали8
На чела бледные царей.9
Счастлив, кто гласом твердым, смелым,10
Забыв их сан, [забыв] их трон,11
Вещать тиранам закоснелым12
Святые истины рожден!13
И ты великим сим уделом,14
О, муз питомец, награжден!15
Воспой и силой сладкогласья16
Разнежь, растрогай, преврати17
Друзей холодных самовластья18
В друзей добра и красоты!19
Но граждан не смущай покою20
И блеска не мрачи венца,21
Певец! Под царскою парчою22
Своей волшебною струною23
Смягчай, а не тревожь сердца!Это чтение, установленное Г. И. Чулковым, который в первый и в последний раз подверг филологической критике список ОСП из архива С. Д. Полторацкого (Тютчев 1933–1934 I: 104, 282–284; см. I. § 6), представляется наиболее приближенным к подлинному тексту или записи, сделанной со слов автора. Решительное возражение вызывает лишь название «К оде Пушкина на Вольность», воспроизведенное Чулковым по тексту первой публикации (Некрасова 1887: 129; см. I. § 2), несмотря на отсутствие каких-либо данных в пользу его аутентичности[2]
. Между тем именно это название без колебаний было принято в эдиционной практике (Тютчев 1939: 29–30; Тютчев 1957: 65;Тютчев 1966 II: 26; Тютчев 1987: 55–56; Тютчев 2002–2004 I: 286–287), в исследовательской литературе, а также библиографических справочниках (см.: Брандт 1911: 156–157; Королева, Николаев 1978: 21).
Здесь важно напомнить, что история рукописного бытования лирики знает много случаев, когда переписчик по собственному разумению восполнял отсутствовавшее в тексте заглавие или переменял авторское[3]
. В дальнейшем целый ряд произвольных конъектур – ввиду присущей им объяснительной функции – перешел на страницы научных изданий, причем иногда даже без сопровождения угловыми скобками. На материале пушкинских текстов эта проблема, которую в самом общем виде поставил М. Л. Гофман (см.: Гофман М. 1922: 84–85; ср.: Винокур 1927: 42–43), получила практическое разрешение в работе Б. В. Томашевского; используя введенную им терминологию (Томашевский 1922: 174), мы полагаем, что именно таким образом условноеС этой посылкой отчасти согласился К. В. Пигарев, едва ли не лучший знаток тютчевского наследия; тем не менее он канонизировал «[н]есколько странное» название, «дошедшее на нас» в списке, лишь на том основании, что оно «довольно точно соответствует содержанию тютчевских стихов» (Пигарев 1962: 28). Не касаясь сейчас сомнительного тезиса о «соответствии» (см. III. § 6), отметим несостоятельность подобного подхода к решению текстологического вопроса[4]
.Внимательный читатель обратит внимание на то, что во всех изданиях, начиная с довоенной «Библиотеки поэта» (Тютчев 1939), текст ОСП подан с разбивкой на три неравностишные строфы (8–6–9). Однако, на наш взгляд, именно редакция Чулкова отвечает жанру и стиховой форме ОСП – нестрофического послания, написанного четырехстопным ямбом (см. IV. § 1).
И последнее замечание. Ввиду отсутствия автографа или хотя бы авторитетной копии у нас нет возможности составить текстологический паспорт ОСП; в частности, ни один из сохранившихся источников текста не может претендовать на адекватную передачу тютчевской пунктуации, которая, как давно отмечено Чулковым (см.: Тютчев 1933–1934 I: 82–83), имеет сугубо индивидуальный характер, существенно расходясь с принятыми в ту пору нормами (подробнее см.: Николаев 1979: 205–222; ср.: Matlaw 1966: 529–535).
Глава I
Допечатная и печатная история
§ 1. По традиции, идущей от Брюсова, ОСП датируется 1820 годом (см. § 4). Основанием для этого является запись, сделанная в дневнике Михаила Погодина, совоспитанника Тютчева по Словесному отделению Московского университета, 1 ноября 1820 года: «Говорил ‹…› с Тютчевым о молодом Пушкине, об оде его „Вольность“…» (Барсуков 1888: 194; ЛН. Т. 97. Кн. II: 12).
Еще более веский аргумент в пользу такой датировки сообщают мемуары Владимира Горчакова[5]
, публикация которых открывает эдиционную историю ОСП.