Стихотворения

За городом Галичем,
на перепутье, харчевня.
Для панства —
               харчевня,
а простонародью —
                     корчма.
И русич, и лях, и турпей —
неумытый кочевник —
отыщут в харчевне
любое питье и корма.

На прочную ногу —
скамьи из точеного бука —
поставил харчевню
еврей-весельчак Самуил.
То флейтой зальется,
то филином зычно аукнет…
Гогочут пьянчуги, вздымая усы:
— Уморил! —
Давненько не хаживал
к весельчаку иудею
соратник Бояна,
               хоробр новгородский Поток.
Хозяин угодлив:
склоняя оплывшую шею,
подносит сивуху,
               арбуз
                       и куриный пупок.
А гости,
       а гости,
               а гости печатают песню,
отменную песню,
что слово — то конника топ.
Хозяин доволен:
лоснятся колечками пейсы.
Хозяин смущен:
плачет паче младенца Поток:

— В песчаном Чернигове
рынок что сточная яма,
в помоях и в рытвинах —
лоб расколоть нипочем.
На рынке
       под вечер,
               в сочельник,
казнили Бояна,
Бояна казнили,
назначив меня палачом.

Сбегались на рынок
скуластые тощие пряхи,
сопливых потомков
таща на костистых плечах.
Они воздевали
сонливые очи на плаху
и, плача в платочки,
костили меня, палача.

А люди,
       а люди,
               а люди
болтали о рае,
что рай не Бояну,
Бояну — отъявленный ад.
Глазели на плаху,
колючие семечки жрали,
судачили:
влево
       иль вправо падет голова.

Потом разбредались,
мурлыча Бояновы строки, —
лелеять иконы
в своих утепленных углах.
Марина,
которой Бояном написано столько,
в ту ночь, как обычно,
с боярином Ставром легла.

Я выкрал у стражи
Бояновы гусли и перстень,
и — к черту Чернигов,
лишь только забрезжила рань…
Замолкните, пьянь!
На Руси обезглавлена Песня.
Отныне
       вовеки
               угомонился Боян.

Родятся гусляры,
бренчащие песни-услады,
но время задиристых песен
вовеки зашло…

В ночь казни
смутилось
шестнадцать полков Ярослава.
Они посмущались,
но смуты
не произошло.

СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ

«Вот и рядом…»

Вот и рядом.
Чаяли — простимся.
Рассвело,
и рядом проще стало…

Правда,
ты печальной Евфросиньей
обо мне в Путивле причитала?

Я тогда
не поводил и усом,
посвист копий
да охоту чтил.

Думал —
не вернусь,
а вот вернулся
через восемь сотен лет почти.

Разве мы
в своей судьбе студеной
не прошли тревожные азы?

Дождик-дождь, старательный садовник!
Нет,
но нам не миновать грозы.

Разве нам впервой
река — отчизна,
а сухая плоскодонка — дом?
Разве нам впервой
иголки-брызги
собирать,
а завтракать дождем?

Ты припомни:
на реке Каяле,
той реке общеславянской боли,
мы стрелой из ялика
карали
княжичей, перебежавших в Поле
в непогодь Руси…

Теперь — не надо.
Нет и нет как нет реки Каял.
Есть — туман.
В тумане — лодка наша,
как и ты, плывущая, и я.

А повсюду,
сбрасывая перья,
птицы улетают цифрой «семь»…
Есть ладонь твоя —
твое доверье,
нами позабытое совсем.

Слово о полку Игореве (по мотивам)