Стихотворения

1
Это третья сюита из Книги Конца,
формульный опыт рисунков исчезновений секунд —
наносить на них ноту со звоном и пускать по ветрам,
Океан возьмёт.
И опустит ко дну глубоко-глубоко
по пяти линейкам от всех возможных ушей —
готово всё.
Там и пюпитры, и оркестр, и дирижер,
есть струнные рыбы, тарелки, виолончель,
отзвук и позывные, может быть — Луне,
м. б. луне, а м. б. и мне, —
Пузыри Земли.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не уходи, подожди, пережди уход
первозвучных гамм.

2
Под полуцельсным небом не живут снегири,
Наша Крепость на куриных ногах,
наши слоны стреножены и солому жуют рабы,
что же мы стережем, эти льды, этот съеденный муравьями
                                                      каркас,
эти каски заржавленные, эту поллюцию в мордах и сапогах,
глинозём отравленный, где ни колоска,
это за них мы стояли насмерть и стою на смерть?
Отзвенели серебряных труб веера,
эти флейты закупоренные да диктофоны лжи,
что уж там тренькать, я вены испепелил,
грезилось всё ж об Анналах, вот и получай — онал…
В Токио высадились вороны с размахом крыл в 1 м.
Их 300 тыс!
Близятся Дафна дю Мюрье и Хичкок.

3
Ну-ну. Посмотри.
На блистающем небе горят янтари,
но не лейкоцит!
И ходи по ковру как эксгибиционист, —
нету мантий!
Ну на улицах пусть, а глянешь в глазок, —
нету голых!
Забинтованы в джинсы.
Я оторвался от жизни и пуговицей сижу плашмя.
Ты пришей.
Не швея.

4
Я был сапожок, калигула, бешеный щенок,
танковые дивизии ЭСЭС шли и шли,
к бою готовятся дети-убийцы и дрессированные псы,
нам дают по бутыли горючей смеси а псам повязывают
                                                  восемь гранат,
а Армии Побед стоят и стоят.
И вот мы бежим под танки (дети и псы!),
угол стрельбы танковых пушек выше и нас не догнать
                                                      пальбой,
нас сотни и псы бросаются под гусеницы без ошибок, взрывы
                                                      там и сям,
а дети встают во весь рост и бросают в танки бутыль 1 л. —
пылают! и, ослепленные, месят юные тельца
(мне было 8–9, а вообще-то пяти-тринадцати лет).
И вот раздаётся громокипящее «Ура» —
это под знаменами с оркестром наши героические полки,
рёвы орудий и звон «Катюш»!..
только вот танки-то взорваны, а останки ушли,
всем выдают медали «Славы» и привинчивают
                                          Красную Звезду,
офицерам и генералам — аксельбант,
а бешеным щенкам по полкотелка
пшенки, с морозцем. От 200-от к примеру нас остается 3.

5
Печали плеч и губ трегубость,
союз Луны и глаз и ягод — сад,
у карт ложатся на клеенку трефы,
Звезда как ваза доверху полна солдат.
Они в ногтях, полны мортир в карманах,
их каски циферблатные и гриб,
марш-марш бумажные в шелках кондоры,
их груди шоколадные гравюр!

6
И вот мне снится и снится одно и то ж.
Как бегут по смерзшемуся глинозему эн-эн тысяч детей,
русскихпольскихеврейскихцыганскихвенгерских и пр.
«освобожденных от фашизма стран»,
в шинелях не по росту снятых с убитых в трофейных
                                                башмаках
гигантских, те вылетают с ног, и бегут босиком,
шинели слетают и бегут в одних трусах,
вьются снега, ливни стоят столбом,
бьют пулеметы и мины а мы бежим и бежим,
безоружные, а следом топочут герои Побед.
Я просыпаюсь, снимаю мини-кошмар вином,
и вижу в полутьме расстрелы детей-убийц.
О дети, дети, дунайские волны и вальс в лесу прифронтовом!
Нас не было, мы — авторизованный перевод — из снов…

7
В этот светлый век я один жесток,
остальные сеют цветы румян,
им оставим сей маскарадный жест…
— Йо-хо-хо! —
и бутылка Рима!

8
Идём. Протяни мне руку за бедные образцы
ночи, оплаканной мириадами сов,
может быть будет неожиданный вал
и астероид как медноскальный подплывет,
выйдем, и сядем на табуретки и улетим
и прицепив на крюк свой дом и сад и сарай.

9
Я ястребов глажу, и пылью покрыто перо,
нет, не Луна, а пробито их темя и кем?
я же сам ягодами кормил дроздов,
разве они поют необученные, их место — клетка, я их
                                                учил, и что ж?
ищущий Ядерный Гриб, Надмирный Зонт, — вот и нашел
                                                  сморчков —
ищущий боя гений, темя пробито, слёг,
утром возьмусь за лопату, им не дотянуть…

10
Разве ты объяснишь кеглям на двух башмаках
у Скорлупы Земли?
Их собьют, а они опять
встанут, покачиваясь как Ваньки-Встаньки бдить.

11
Поющий о смерти — заклинает жизнь,
ты еще пройдешь через сто сетей,
ты еще запоешь как буйвол недоенный, — о! да и пою
уж 50 — так,
уж 50 лет, уж скоро (е. б. ж.) — 65.
Эта песнь не о себе.
так поют камни, а птицы — не так,
раковины морей — так, а дельфины — не так,
Огненная Земля — не так, и Антарктида — так.
Суммируем: автор поёт как пообанный,
он — Антимир и мутак.
Не мозговито.

12
Я славлю тавто, а логию — нет.
Я пел Тому на зад 300 млн лет.
Я видел как бились боги и титаны — болт о болт,
и у них был слабый волосяной покров, как у людей.
Я видел как люди мутировали в обезьян,
от атомных взрывов и с жалобами бежали ко мне,
я рассудил, что мясная пища
и жарил их на гвозде,
все поколенье обезьян-мутантов истребя.
Я сделал из грязи людей и опять вдохнул им в рот кислород:
прошло 10 млрд лет, и вот они опять мутируют в обезьян.
Смотрю на этот этап с любовью (себе на уме!),
идеализм конечно ж, но зато не конец, —
гвоздь мой цел в шкатулке а огня хоть отбавляй.

13
Прими же правду мироустроенного естества,
две пичужки, сидя на раме, открытой в сад,
и болтают, смеясь, и посматривают в меня — миг-миг!
а на поэтов смотрю как на помои, сливаемые изо рта в рот,
этот «лиризм» и «тепло» их — челюстная слюна — еще та!
или же нечто вроде лесбийства — сосанье грудей — у Нянь.
Ложась на ню, я надеваю бронежилет,
кончаю — и приставляю ей к виску и нажимаю курок,
что делать, денди, — это рок.
И мнится мне…
И мнится мне, музыколог пуль, — уж не будет турнирных
                                                        войн,
все растворится в бесчестье «точечных бомб»,
ни одна Армия в Мире не способна на клинч…
С неба ничего не падает, кроме льда.

14
Если встать на колени, молясь миражу,
позвонки костенеют, морозится мозг,
онемеют и чресла, т. д. и т. п.
На колени поставлен 2000 лет
тот, кто гордое носит «золотой миллиард»,
и согбенные спины оплавил им жир,
и уж кажется, не подняться с колен
никогда, никогда, никогда.

15
Никогда не говори: никогда, никогда, никогда.
Но всегда! Только третий петух запоёт и встают
батальоны войны за алмазом алмаз
и идут как Духи по Шару, звеня головой,
и трубит Черный Зверь Гавриил,
полководец Трубы,
и число его звонко: 999, он — ЗВЕРЬ,
а число людомасс от Него:
999 — полнота,
Зеркало.
Перевертыш:
666.
Вот число людомасс: — 666; шестерня.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не называй. Сказанное громко отодвигает тебя в небытие…

16
Матка Надия, береги!
этот клён из живописи из зубцов,
пронизанный, алый, парашютист,
не разбей! эти ивы снежнозеленые, аквариум — над ним,
где чередуются шелк, кадмий и ультрамарин,
замерли листья, тонкообразны, цветя,
где их будут топотом бить…
Идут! и далёкий Идол свистит им в рот,
стой, тот кто идёт!

17
Не упускай. Эту осень, еще зелены дожди,
этот сентябрь, он магичен и красочность впереди,
и в желтокрасных шелках будет небесный свод
и земной порошок.
И будет Небо — необъективно и вольет иглой тебе
                                                Новую Луну,
Новую Луну, Зюлейку-Сатану.
И ты будешь как прежде со своей седою головой,
и смотреть, запрокидываясь, блеск голубых Рыб,
с седою головой — звук горловой.
Горизонтальные птицы, ноги поджаты у них
как губы у женщин, и те и те улетают на Юг,
да наждачные пилы — когти точить,
да леденящий эпос генеалогических фраз.
Кого ты приманил, кого прилунил?

18
Затмение Луны (полноценной) и она оранжевая — рубин,
повсюду в садах жгут дым голубой и я задыхаюсь от,
я неумен созерцать, а движенья сжигают яд,
но не успокаивают…
Сад полон:
от заменителей звёзд до оловянных яблок —
всё тут.
А я б променял эту плодность на бокалы вин на каждом суку,
чтоб звенели они мерцая как маятники и — всегда,
и я б ходил просыпаясь и пил допоздна то коньяк,
                                                то бенедиктин,
и было б мне лучше от этого чем от всего.
то ликер шерри-бренди то водку с перцовым стручком,
то чешский ром то британский джин, то виски без льдин,
и было б мне лучше чем без всего.
Я б променял свою жизнь, полную т. ск. книг из соловьев
                                                    и комет
на цистерну сивухи (картофельной!) 70°,
и пил бы из шланга (вот уж где дух, так Дух!),
и мне было б лучше и было б мне лучше — окостенеть.
Но сурово. Из щели Крыса высовывает Золотой Нос, —
не пахну ль я бальзамом? —
о нет, о нет!

19
Не приманил, не прилунил,
нет октав.
Вялозеленые листья приспускают зонты,
призраки сеют капли, их семена.
Можно б раздвинуть тучи, как штору, но в ней нет дней,
а календарные дни как санитарные иглы идут шаг в шаг,
океаны мерзнут, их транзитный язык, —
не ахти. Эти этюды оставь…
Метутся листочки рук и ног.

20
Но есть иная жизнь, где нет Начал,
союз луны и глаз и вёсла сада,
где страсть новорождённая как ночь,
и с сигаретой дочери Содома.
Здесь я чужой среди домов и плит,
поставленных с окна́ми вертикально,
и не течет по морю черный плот,
и запах вин как золото литое.
И запах роз душицы и мелисс
как говорится в этом Доме Жизни,
где тени с лестниц ходят как моря,
и звуковые груди юных женщин.
О бедный бредный Мир из клаузул,
мне нужен чек на выходы с судьбою,
а я лечу как вынутый кинжал,
в давным-давно покончивший с собою.