Стихотворения (1809-1821)

М. Н. Муравьев был главным образом прозаик; проза его - это проза моралиста, и морализм является характерным признаком его произведений. В главнейших его "Опытах" ("Обитатель предместья" и "Эмилиевы письма") впечатления и "чувствования" автора составляют главный предмет писаний. И эта морализующая сторона деятельности Муравьева произвела наибольшее впечатление на Батюшкова. Он сочувственно цитирует его сентенции.

Но мораль Муравьева, когда он говорит о "симпатии прекрасных душ", о добродетели, о добром сердце и чистой совести, отличается сентиментальным вседовольством и пассивностью. В поэзии Муравьева сквозь обветшалую форму, сквозь реакционные настроения благодушного помещика пробивались и ростки нового, еще робкие. Это были проблески русского сентиментализма, пассивные, лишенные гражданского содержания, но уже преодолевавшие риторические формы классической поэзии, обращавшиеся к тем "чувствованиям" человеческой души, которые были предпосылками идей гуманизма, еще не осознанных автором.

Батюшков воспринял у него, конечно, не элементы традиции, а прогрессивные тенденции, те меланхолические размышления и описания, которые предопределили или предупредили расцвет элегической поэзии.

Смысл и направленность литературной деятельности Муравьева раскрылись перед Батюшковым в годы его близости с кружком А. Н. Оленина, связанного с Муравьевым литературной и личной дружбой.

Оленин и его кружок и были пропагандистами русского ампира, характерного для первой четверти XIX в.

Чувствительность была определяющим признаком нового стиля. От древности брались наиболее чувствительные произведения; в лирике переводились и служили предметом подражания элегики Ти-булл, Катулл, Проперций.

Батюшков прошел сквозь эти влияния и увлечения. Воспитанный на французской литературе, он сквозь французские формы воспринял новые стремления. Элегическому направлению он учился у французского поэта Парни. В речи, читанной при вступлении в "Московское общество любителей русской словесности" (при университете), он во враждебно настроенной аудитории подчеркнул свою приверженность "эротической" поэзии, заимствуя этот термин из названия сборника влегий Парни: "Эротические стихи". В той же речи он формулировал идеал легкой поэзии, основанной на новом направлении в искусстве: простоте, ясности, гармоничности: "В легком роде поэзии читатель требует возможного совершенства, чистоты выражения, стройности в слоге, гибкости, плавности; он требует истины в чувствах и сохранения строжайшего приличия во всех отношениях".

Не менее увлекался Батюшков итальянской поэзией. Белинский писал: "Отечество Петрарки и Тасса было отечеством музы русского поэта. Петрарка, Ариост и Тассо, особливо последний, были любимейшими поэтами Батюшкова". Сочинения по истории итальянской литературы были его настольными книгами. "Чем более вникаю в итальянскую словесность, тем более открываю сокровищ истинно классических, испытанных веками", - писал он Вяземскому в 1817 г. И в том же письме он так отозвался о немецкой поэзии и о переводах Жуковского: "К чему переводы немецкие? Добро - философов. Но их-то у насчитать и не будут. Что касается до литературы их, собственно литературы, то я начинаю презирать ее. У них все каряченье и судороги. Право, хорошего немного" (Батюшков делал исключение лишь для Шиллера, из которого и сам переводил).

И наконец, к поэзии античной древности Батюшков испытывал любовь на протяжении всей своей поэтической жизни. Белинский писал: "Светлый и определенный мир изящной, эстетической древности - вот что было призванием Батюшкова. В нем первом из русских поэтов художественный элемент явился преобладающим элементом. В стихах его много пластики, много скульптурности".

Стремления, окрепшие в оленинском кружке, особенно в противопоставлении Шишкову и шишковствующим, подготовили в Батюшкове союзника арзамасцев. По отношению к Шишкову, который признавал только допетровскую Россию, позиция Батюшкова была более непримиримой, чем позиция других членов оленинского кружка. Это он доказал сатирическим "Видением" и позднейшей пародией "Певец в Беседе".