Стихотворения

…Я бы желал, чтобы ты написала мне поболее. Я от тебя жду всего. У меня совершенно ничего не осталось. Ради Бога, открой мне глаза. Мне кажется, что я все потеряю!»[9]

Поэт не ошибся. Видя безвыходность положения, М. А. Протасова 14 января 1817 года вышла замуж «по рассудку» за дерптского профессора медицины И. Ф. Мойера, человека трезвого ума, волевого и в лучшем смысле слова прекраснодушного, который признавал ее «право» на платоническую любовь к Жуковскому.

Замужество любимой девушки явилось для Жуковского катастрофой, но он нашел в себе силы смириться. Маша привязалась к мужу, но записывает в дневнике, что в минуты тоски ей помогает одно только слово, которое надо произнести вслух — «Жуковский!». Она записывает также слова, мысленно обращенные к мужу: «Я счастлива, видя тебя довольным; позволь же мне быть печальной»[10]. Сестры Протасовы были необыкновенными женщинами и заслуживали лучшей участи. Отсылаем читателя к специально посвященным им книгам[11].

Что касается Марии Андреевны, то она продолжала страстно любить Жуковского во все годы своего брака. Жуковский для ее же блага старался подавить свое чувство; ему было ясно, какой опасной утопией является жизнь «втроем», о которой сначала думал он сам, а Маша мечтала всегда. Оставались воспоминания. «Моя Дуняша, — писала она своей ближайшей подруге А. П. Киреевской-Елагиной, — неужели все прошедшее прошло без остатку? потеряв отечество, надобно было всё потерять?…Весенний воздух часто переносит в Долбино, и становится горько, горько! Избави тебя Господи знать эту несносную болезнь Heimweh. Мишенское, Белёв, Долбино, Муратово, всё старое, все воспоминания, все радости, — всё теснится в сердце и губит ту каплю радостей, которую здесь имею» [12].

Жуковский не часто писал и приезжал еще реже. Это был единственный выход. Мария Андреевна писала ему часто. Приводим несколько выдержек из ее писем — которые она умела писать великолепно и в веселости и в печали[13].

«Завтра троицын день; время славное, всё прошедшее теснится на душу, и я благодарю Бога за него. Кто лучше моего знал совершенное счастие?…Друг мой, тебе обязана прошедшим и настоящим хорошим, и если заслужу когда-нибудь награду в том мире, то твоя же вина. Ты не можешь вообразить, как ты мне бесценен… Ты ободряешь на хорошее трудное и строго наказываешь за ветрености, неосторожности, нетерпение и прочие гадости. Вот моя исповедь. Дурачок, когда так много воспоминаний общих, то прошедшее — друг вечный. Сих уз не разрушит могила. Прощай до завтра».

«Сегодня необходимее, нежели когда-нибудь, болтать с моим старым, древнейшим другом. Жуковский, мне часто случается такая необходимость пописаться к тебе, что ничто не может ни утешить, ни заменить этого занятия; я пишу к тебе верно два раза в неделю, но в минуту разума деру письма. Я бы желала посылать их тебе, но сперва надобно условиться: дери их ты и не отвечай ни на что. Если в моих эпистолах тебе что не понравится, то не бранись и не задумывайся об этом; думай просто, что это последний отголосок в старину вами избалованного сердца, которое еще все плачет об своих игрушках и которое радо бы было переначать всю длинную жизнь снова, единственно для того, чтоб поиграть так блаженно».

«Добрый Тургенев <А. И.> прислал мне твою „Пери“. Друг мой! я еще ее не читала, а вот уже три часа, как она лежит перед мною. Признаться, не знаю, что больше взволновало мою душу: толстая ли тетрадь твоих стихов, которые по крайней мере на сутки оживят все способности души, воскресят в ней все радости, все хорошие чувства, или эта каракулька Ж, которая собственноручно намарана в конце тетради. Я не могу свести с нее глаз и думаю, что en partie[14] и она причиной тому, что скуплюсь счастьем читать сначала».

«Пиши только иногда, ангел! ты мне этим должен! Ты там узнаешь, что ты дашь мне — рай или ад. Душенька, не рассердись за это письмо! крепилась, крепилась, да и прорвалась, как дурная плотина, вода и бушует, не остановишь!»

В 1823 г. М. А. Протасова умерла от вторых родов.

Мы позволили себе сделать выписки из писем ее и Жуковского, чтоб дать возможность читателю сопоставить этот жизненный и исторический материал, в его прямом эпистолярном отражении, с поэзией Жуковского, которая глубоко пронизана отзвуками его любви к Маше.

Хотя поэт был глубоко поглощен своими личными делами, он в 1810-х годах принимает активное участие в литературной борьбе.

Вместе с поэтами карамзинского лагеря (Батюшковым, В. Л. Пушкиным, Вяземским) он нападает на партию «шишковистов», на их чуждое европеизму понимание задач национальной культуры. Идеализация допетровской Руси становится мишенью для сатирических нападок со стороны карамзинистов и Жуковского. В цикле так называемых «долбинских» стихотворений (1814) многое направлено против «шишковистов», — например, сатира «Плач о Пиндаре». Когда в 1815 году для борьбы с обществом «шишковистов» «Беседа любителей русского слова» было создано общество «Арзамас», Жуковский стал его активнейшим деятелем.