Стихотворения

582. «Фарфоровые соты синий…»

Фарфоровые соты синий,

зеленый, красный мед хранят.
Сперва из карандашных линий
слагается шершаво сад.
Березы, флигельный балкончик —
все в пятнах солнца. Обмакну
и заверну погуще кончик
в оранжевую желтизну.
Меж тем в наполненном бокале,
в лучах граненого стекла —
какие краски засверкали,
какая радость зацвела!

583. «Одни картины да киоты…»

Одни картины да киоты

в тот год остались на местах,
когда мы выросли, и что-то
случилось с домом: второпях
все комнаты между собою
менялись мебелью своей,
шкапами, ширмами, толпою
неповоротливых вещей.
И вот тогда-то, под тахтою,
на обнажившемся полу,
живой, невероятно милый,
он обнаружился в углу.

584. «Благодарю тебя, отчизна…» {*}

Благодарю тебя, отчизна,

за злую даль благодарю!
Тобою полн, тобой не признан,
я сам с собою говорю.
И в разговоре каждой ночи
сама душа не разберет,
мое ль безумие бормочет,
твоя ли музыка растет…

585. «Во тьме в незамерзающую воду…» {*}

Во тьме в незамерзающую воду,

сквозь тихо падающий снег,
в обычную летейскую погоду
вот этим я ступлю на брег.
И к пристающему парому
сук тянется, и медленно багром
паромщик тянется к суку сырому,
и медленно вращается паром.

586. «Здесь всё так плоско, так непрочно…» {*}

Здесь всё так плоско, так непрочно,

так плохо сделана луна,
хотя из Гамбурга нарочно
она сюда привезена…

587. ЛАСТОЧКА {*}

Однажды мы под вечер оба

стояли на старом мосту.
Скажи мне, спросил я, до гроба
запомнишь вон ласточку ту?
И ты отвечала: еще бы!
И как мы заплакали оба,
как вскрикнула жизнь на лету…
Да завтра, навеки, до гроба —
однажды, на старом мосту…

588. «О нет, мне жизнь не надоела…» {*}

О нет, мне жизнь не надоела,

Я жить хочу, я жить люблю,
Душа не вовсе охладела,
Утратя молодость свою.

Еще судьба меня согреет,

Романом гения упьюсь,
Мицкевич пусть еще созреет,
Кой-чем я сам еще займусь.

589. «Задумчиво и безнадежно…»

«…монументальное исследование Андрея Белого о ритмах загипнотизировало меня своей системой наглядного отмечания и подсчитывания полуударений… и с той поры, в продолжение почти года — скверного, грешного года, — я старался писать так, чтобы получилась как можно более сложная и богатая схема:

Задумчиво и безнадежно

распространяет аромат
и неосуществимо нежно
уж полуувядает сад, —»