Стихотворения

“Тусклый огнь”, шерстяные рейтузы,

Вечный страх, что без стука войдут…

Так и есть – заявляется Муза,

Эта старая блядь тут как тут.

1992

* * *

Жене

Все громко тикает. Под спичечные марши

В одежде лечь поверх постельного белья.

Ну-ну, без глупостей. Но чувство страха старше

И долговечнее тебя, душа моя.

На стуле в пепельнице теплится окурок,

И в зимнем сумраке мерцают два ключа.

Вот это смерть и есть, допрыгался, придурок?

Жердь, круговерть и твердь —

мученье рифмача…

Нагая женщина тогда встает с постели,

И через голову просторный балахон

Наденет медленно, и обойдет без цели

Жилище праздное, где память о плохом

Или совсем плохом. Перед большой разлукой

Обычай требует ненадолго присесть,

Присядет и она, не проронив ни звука.

Отцы, учители, вот это – ад и есть!

В прозрачной темноте пройдет до самой двери,

С порога бросит взгляд на жалкую кровать

И пальцем странный сон на пыльном секретере

Запишет, уходя, но слов не разобрать.

1994

* * *

Вот когда человек средних лет, багровея, шнурки

Наконец-то завяжет, и с корточек встанет, помедля,

И пойдет по делам по каким позабыл от тоски

Вообще и конкретной тоски, это – зрелище не для

Слабонервных. А я эту муку люблю, однолюб.

Во дворах воробьев хороня, мы ее предвкушали,

И – пожалуйста.

“Стар я, – бормочет, – несчастлив и глуп.

Вы читали меня в периодике?” Нет, не читали

И читать не намерены. Каждый и сам умудрен

Километрами шизофрении на страшном диване.

Кто избавился, баловень, от роковых шестерен?

(Поступь рока слышна у Набокова в каждом романе.)

Раз в Тбилиси весной в ореоле своем голубом

Знаменитость, покойная ныне, кумир киноведов,

Приложением к лагерным россказням вынес альбом —

Фотографии кровосмесителей и людоедов.

На пол наискось выскользнул случаем с пыльных страниц

Позитив в пол-ладони, окутанный в чудную дымку

Простодушия, что ли, сияния из-под ресниц…

– Мне здесь пять, – брякнул гений.

Мы отдали должное снимку.

Как тебе наше сборище, а, херувим на горшке?

Люб тебе пожилой извращенец, косеющий с первой?

Это было похлеще историй о тухлой кишке

И о взломе мохнатого сейфа. Опять-таки нервы.

В свете вышеизложенного, башковитый тростник,

Вряд ли ты ошарашишь читателя своеобразьем

И премудростью книжною. Что же касается книг,

Человека воде уподобили, пролитой наземь,

Во Второй Книге Царств. Он умрет, как у них повелось.

Воробьи (да, те самые) сядут знакомцу на плечи.

Если жизнь дар и вправду, о смысле не может быть речи.

Разговор о Великом Авось.

1991

Стихотворения 1995 – 2012 гг.

* * *

Как ангел, проклятый за сдержанность свою,

Как полдень в сентябре – ни холодно, ни жарко,