Стихотворения

Далекий дождь бормочет над Рахуном,
         Где мой любимый спит.
Печальный голос в тусклом свете лунном
          Сквозь ночь звучит.
Ты слышишь, милый,
         Как он зовет меня сквозь монотонный
Шорох дождя — тот мальчик мой влюбленный
         Из ночи стылой?
В такой же стылый час во мраке черном
         И мы с тобой уснем —
Под тусклою крапивой, мокрым дерном
         И сеющим дождем.

Название сборника заслуживает отдельного обсуждения. В оригинале здесь обычная для Джойса словесная игра, — как обычно, игра на понижение. Первое слово в сочетании Pomes penyeachесть компромисс, среднее арифметическое между английским poemsи французским pommes.То есть название можно перевести как «Стихотворения по пенни за штуку» или «Яблоки по пенни за штуку». Первоначально Джойс хотел составить свой сборник из двенадцати стихотворений и назначить цену книжки в один шиллинг — по пенни за каждое. Но впоследствии он решил включить в сборник еще одно стихотворение, написанное значительно раньше остальных, в 1904 году, и даже открыл им сборник. Поэтому он и назвал его «Tilly» — довесок, прибавок. По мнению критиков, оно связано со смертью матери Джойса в августе 1903 года и с тем чувством вины перед ней, которое не оставляло Джойса никогда (см., например, первую главу «Улисса»),

К сборнику «Пенни за штуку» биографически примыкает одно из лучших стихотворений Джойса «Ессе puer», что значит: «Се, дитя» (лат.).Это аллюзия на слова Пилата, выведшего Иисуса к толпе в терновом венце и багрянице: «Ессе homo!» — «Се, Человек!». «Ессе puer» написано в феврале 1932 года на рождение внука, названного в честь своего деда Стивеном Джеймсом Джойсом. Беременность Элен, невестки Джойса, была тяжелой. В довершение всего, за семь дней до рождения внука умер отец писателя, Джон Джойс. Радость и скорбь смешались в эти дни. Неудивительно, что и в самом названии, и в содержании стихотворения сочетаются мотивы Распятия и Рождества.

В стихах Джойса много перекличек с его прозой, много важных комментариев к характеру и судьбе автора (и его литературного двойника Стивена). Уже в «Камерной музыке» мы замечаем то, что так характерно для Джойса, — особый недуг души, когда потребность натуры любить и страстность сочетаются с недоверием к любви и с глумлением над ней. В стихотворении «Хоть я уже, как Мидридат…» («Камерная музыка», XXVII) в строках про «писклявых певцов», воспевающих до небес своих возлюбленных, и про фальшь, неотделимую от любви, мы замечаем явные переклички с Джоном Донном, с такими его стихами, как «Тройной дурак», «Растущая любовь», «Твикнамский сад». Но, даже осознавая, что он «перерос» ложные приманки любви, автор все же хочет быть вновь захваченным ею в плен:

Чтоб в бедный, пресный мой язык
Яд нежности твоей проник.

Эта двойственность и авторефлексия ощущаются и в покаянных стихах «Пенни за штуку». Многое в этом цикле недосказано и зашифровано: «Пенни за штуку» — поздний плод того же символистского древа, что и (к примеру) ахматовская «Поэма без героя». Загадочна «сломанная ветвь» в первом стихотворении цикла «Довесок», загадочна «золотая лоза» в стихотворении «Прилив», про которую у Джойса говорится:

Uplift and sway,
О golden vine, —
Your clustered fruits to love's full flood,
Lambent and vast and ruthless as is thine Incertitude!

В прозаическом переводе: «Ты вздымаешь и качаешь, о золотая лоза, свои грозди под высоким приливом любви, ускользающим, огромным и безжалостным, как твоя неопределенность (или неуверенность)».

Эта строфа останется загадкой, пока мы не сопоставим ее со «сломанной ветвью» из другого стихотворения цикла и с библейским источником обоих этих образов. И лоза, и сломанная ветвь отсылают к словам Христа: «Я есмь истинная виноградная лоза, а Отец Мой — виноградарь. Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода. <…> Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе, так и вы, если не будете во Мне… <…> такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают» (Иоанн, 15: 1–6).