Стихотворения

В операционной

В коридоре длинный хвост носилок…

Все глаза слились в тревожно-скорбный
взгляд, —
Там, за белой дверью, красный ад:
Нож визжит по кости, как напилок, —
Острый, жалкий и звериный крик
В сердце вдруг вонзается, как штык…
За окном играет майский день.
Хорошо б пожить на белом свете!
Дома – поле, мать, жена и дети, —
Всё темней на бледных лицах тень.
А там, за дверью, костлявый хирург,
Забрызганный кровью, словно пятнистой вуалью,
Засучив рукава,
Взрезает острою сталью
Зловонное мясо…

Осколки костей

Дико и странно наружу торчат,
Словно кричат
От боли.

У сестры дрожит подбородок,

Чад хлороформа – как сладкая водка;
На столе неподвижно желтеет
Несчастное тело.
Пскович-санитар отвернулся,
Голую ногу зажав неумело,
И смотрит, как пьяный, на шкап…
На полу безобразно алеет
Свежим отрезом бедро.
Полное крови и гноя ведро…
За стеклами даль зеленеет,
Чета голубей
Воркует и ходит бочком вдоль карниза.
Варшавское небо – прозрачная риза —
Всё голубей…

Усталый хирург

Подходит к окну, жадно дымит папироской,
Вспоминает родной Петербург
И хмуро трясет на лоб набежавшей прической:
Каторжный труд!
Как дрова, их сегодня несут,
Несут и несут без конца…

Между 1914 и 1917

Письмо от сына

Хорунжий[204]

Львов принес листок,Измятый розовый клочок,
И фыркнул: «Вот писака!»
Среди листка кружок-пунктир,
В кружке каракули: «Здесь мир»,
А по бокам: «Здесь драка».

В кружке царила тишина:

Сияло солнце и луна,
Средь роз гуляли пары,
А по бокам толпа чертей,
Зигзаги огненных плетей
И желтые пожары.

Внизу, в полоске голубой:

«Ты не ходи туда, где бой.
Целую в глазки. Мишка».
Вздохнул хорунжий, сплюнул вбок
И спрятал бережно листок:
«Шесть лет. Чудак, мальчишка!..»

Между 1914 и 1917

Легенда

Это было на Пасху, на самом рассвете:

Над окопами таял туман.
Сквозь бойницы темнели колючие сети,
И качался засохший бурьян.

Воробьи распевали вдоль насыпи лихо.

Жирным смрадом курился откос…
Между нами и ими печально и тихо
Проходил одинокий Христос.

Но никто не узнал, не поверил виденью:

С криком вскинулись стаи ворон,
Злые пули дождем над святою мишенью
Засвистали с обеих сторон…

И растаял – исчез он над гранью оврага,

Там, где солнечный плавился склон.
Говорили одни: «Сумасшедший бродяга»,
А другие: «Жидовский шпион»…

Между 1914 и 1917