Стихотворения

Истомен воздух воспаленный,
Земля бестенна; тишина
Пески сыпучие объемлет;
Природа будто бы больна
И в забытьи тяжелом дремлет,
И каждый образ, и предмет,
И каждый звук — какой-то бред.
Порой, далеко, точкой черной
Газель, иль страус, иль верблюд
Мелькнут на миг — и пропадут;
Порой волна реки нагорной
Простонет в чаще тростника,
Иль долетит издалека
Рыкание голодной львицы,
Иль резкий клекот хищной
                                              птицы
Пронижет воздух с вышины,
И снова все мертво и глухо…
Слабеет взор, тупеет ухо
От беспредметной тишины…

(«Слепорожденный»)

Совершенно свободны от злободневных ассоциаций только «Еврейские песни». Местный, «восточный», колорит сгущен здесь до чрезвычайности. Он сказывается в изысканных стихотворных формах и затейливых сравнениях, в обилии экзотических названий мест, предметов, растений, специфических для Востока ароматов и т. п. Мей, видимо, видел в Библии прежде всего памятник культуры Древнего Востока, живо ощущал фольклорную основу «Песни песней».

5

Наиболее интересным достижением Мея во второй половине 1850-х годов (не говоря о «Псковитянке») было развитие «субъективного» мира его оригинальной поэзии, единодушно осужденного критикой за отрыв от духовных борений времени. Его упрекали даже в отсутствии «поэтической личности».

Однако таковая у поэта, несомненно, была. Его — хотя и суженный, субъективный — мир был гуманен, а потому и общеинтересен, Такие стихотворения, как «Чуру», «Знаешь ли, Юленька», «Зачем?», трогают читателя и в наши дни, от них веет глубокой человечностью.

Даже любовные стихотворения Мея 1844 года при всем своем несовершенстве занимали особое место в романтической поэзии этого времени: в них поэт пытался передать оттенки своего собственного, индивидуального, чувства. Во второй же половине 1850-х годов Мею удается достигнуть подкупающей искренности и задушевности лирической интонации. Его стихи как будто не предназначены для печати, это почти всегда естественный разговор с близкими людьми, часто женщинами. Мей свободно вводит в ткань этих как бы домашних стихотворений домашние имена своих собеседниц: Юленька, Катя, Люба. Это было настолько ново в ту пору, что вызвало даже пародии, хотя одно из пародированных стихотворений («Знаешь ли, Юленька») относится к лучшим произведениям русской классической лирики и очень характерно для манеры и настроений зрелой лирики Мея. Сюжет стихотворения вполне традиционен (воспоминание о юных «грезах»), но разработан он не традиционными средствами. Их своеобразие прежде всего в крайней простоте, в теплой и доверительной авторской интонации. В стихотворении всего восемь строк; между двумя обращениями — «Знаешь ли, Юленька» — только перечисление внешних примет далекой поры. Но в этом перечислении вдруг возникают звучащие ласково-уменьшительно «дачка», «талые зорьки», «Невка», передающие наивность той полудетской поры и растроганность поэта воспоминанием. Не меньшее впечатление, чем простота и искренность тона, производит сдержанность поэта. Он не жалуется. Из текста стихотворения мы знаем только, что живет он не так, как прежде, и что грезы, видно, не сбылись. Но о тяжком настоящем поэта можем только догадываться по той грустной нежности, с которой говорит он о «бывалых веснах», по какой-то стеснительной усмешке концовки: «Глупо!.. А все же приснилося…»

На рубеже 1850–1860-х годов в творчестве Мея намечается еще одна линия, говорящая об усвоении поэтом художественных принципов реализма. В его стихотворениях возникают картины живой современной действительности, приближающие произведения этого рода к жанру «физиологического очерка» («Дым», «Тройка», «На бегу»). Возможно, Мей был на пороге нового этапа своего поэтического развития.

6

«Псковитянка» занимает особо важное место в творчестве Мея и очень значительное — в истории русской исторической драматургии.

Хотя Мей остается в этой драме в пределах историко-бытового жанра, здесь нашли отражение такие коренные социальные вопросы эпохи 1860-х годов, как самодержавие и народоправство, власть и народ, власть и отдельная человеческая личность с ее правом на счастье и даже протест.

Мей был один из первых серьезных художников эпохи 1860-х годов, попытавшийся поставить в драматической форме эти вопросы: завершение «Псковитянки» относится к 1859 году, тогда как драматические хроники А. Н. Островского и трилогия А. К. Толстого были созданы уже в 1860-х годах. Оба писателя так или иначе учитывали опыт Мея, хотя, конечно, подлинным пролагателем путей для исторической драматургии (в том числе и Мея) был Пушкин.