Муза, богиня Олимпа, вручила две звучные флейтыРощ покровителю Пану и светлому Фебу.Феб прикоснулся к божественной флейте, – и чудныйЗвук полился из бездушного ствола. ВнималиВкруг присмиревшие воды, не смея журчаньемПесни тревожить, и ветер заснул между листьевДревних дубов, и заплакали, тронуты звуком,Травы, цветы и деревья; стыдливые нимфыСлушали, робко толпясь меж сильванов и фавнов.Кончил певец и помчался на огненных конях,В пурпуре алой зари, на златой колеснице.Бедный лесов покровитель напрасно старался припомнитьЧудные звуки и их воскресить своей флейтой;Грустный, он трели выводит, но трели земные…Горький безумец! ты думаешь, небо не трудноЗдесь воскресить на земле? Посмотри, улыбаясьС взглядом насмешливым слушают нимфы и фавны (стр. 74){13}.Следующее стихотворение покажет, как умеет наш поэт быть разнообразным, не выходя из тона антологической поэзии:
Дитя мое, уж нет благословенных дней,Поры душистых лип, сирени и лил ей;Не свищут соловьи, и иволги не слышно…Уж полно! не плести тебе гирлянды пышнойИ незабудками головки не венчать;По утренней росе Авроры не встречать,И поздно вечером уже не любоваться,Как теплые пары над озером клубятся,И звезды смотрятся сквозь них в его стекле;Не плющ и не цветы виются по скале,А мох в расселинах пушится ранним снегом.А ты, мой друг, все та ж: резва, мила… Люблю,Как, разгоревшися и утомившись бегом,Ты, вея холодом, врываешься в моюГлухую хижину, стряхаешь кудри снежны,Хохочешь и меня целуешь звонко, нежно! (стр. 171).Здесь уже другая картина, другое небо, другой климат; но тон поэзии, но созерцание, составляющее ее фон, все те же, дышащие сладостию и негою светлого неба Эллады!..[5]